Владимир Бойков - Призраки коммунизма

— Сбор Партвзносов!

Культя чуть не выронил тыквочку, но сразу опомнился, вытянул шею и выкрикнул визгливо:

— Сбор Партвзносов!

— Сбор Партвзносов! — заорал Кнут.

— Сбор Партвзносов! — крикнул кто-то невдалеке.

— Сбор Партвзносов!..

— Сбор Партвзносов!..

— Сбор Партвзносов!.. — слышалось со всех сторон. Народ тут же начал стекаться к памятнику Кузьмичу.

Случись в этот ответственный момент кому-то остановиться, повернуть в другую сторону или хотя бы замешкаться — и в Коммунизии на одного беспартийного стало бы больше.

В каждом городе Партвзносы принимал Секретарь Парткома. Он укладывал их в тачку, а потом, отделив необходимое количество для себя и своей жены, отвозил в Столицу.

Культя приблизился к монументу на дрожащих от патриотического восторга ножках. Его лицо горело вдохновением:

— Слава Партии! Да здравствует Коммунизм! Учение Великого Кузьмича — бессмертно! Слава мудрым руководителям Партии — Членам Политбюро!

Стоял невообразимый гвалт. Все орали примерно то же самое, стараясь перекричать друг друга.

— Да здравствуют наши вдохновители и учителя — Секретари Парткомов! — выдал Культя, сияя глазами. С гордым видом он поднял таз повыше, задержал руку, чтобы все оценили его щедрость, и бухнул своё сокровище под ноги Секретарю. Тот опустил глаза, скривил рот, немного удивился, присел, потрогал пальцем и, покачав недовольно головой, произнёс брезгливо:

— Не годится.

Культя чуть было не рухнул в обморок. Всю дорогу до памятника он боролся с собой. Хотелось продемонстрировать свою щедрость, отличиться, возвыситься над толпой, бросающей в тачку картошки и тыквочки, и вдруг… такой облом.

— Тыкву клади, дурак, — зашипели вокруг.

Культя уложил тыквочку на кучу. Секретарь одобрительно кивнул.

Кнут сдал три картошины. Кто-то, не имея продуктов, стягивал с себя единственную рубаху, а кто-то и штаны. Никому не могло прийти в голову явиться к Великому Кузьмину с пустыми руками, или, скажем, голым, чтобы наглядно продемонстрировать свою невзнососпособность. В таком случае Секретарь тут же произносил душераздирающую речь о вредителях, льющих воду на какую-то там неведомую капиталистическую мельницу, вражьих происках, саботаже, антикоммунистическом заговоре, после чего протягивал руку и забирал Партбилет.

Тем, кого клич «Сбор Партвзносов!» заставал врасплох, разрешалось тут же столковаться с кем-нибудь о предоставлении, так сказать, кредита, предварительно обговорив условия возврата. А поскольку всегда можно принизить достоинства того, что вам возвращают, от желающих дать взаймы не было отбоя. В спорных ситуациях, когда кто-то слишком уж зарывался в своих претензиях, вердикт выносили местные Секретари, что кончалось для одной из сторон либо значительным материальным взносом в пользу Партии, либо лишением Партбилета. В Партком тянули обидчика лишь тогда, когда были абсолютно уверены в своей правоте, ибо Секретари не очень-то заботились о справедливости и часто решали споры на ширмачка, руководствуясь внутренним позывом, обычно в пользу того, кто ловчее выкрикивал коммунистические заклятия.

Здесь же, у памятника Великому Кузьмичу, товарищи узнали важную новость: Члены Политбюро вновь переименовали Коммунизию в Коммунякию. О подобном историческом событии полагалось узнавать вовремя, ведь случилось, сохрани Кузьмич и помилуй, предстать перед одним из Секретарей, не зная о столь важном политическом происшествии, и… прощай Партбилет.

Культя и Кнут вышли из города, слегка переругиваясь. Кнут посмеивался над патриотическим порывом друга, а тот в ответ уверял, что ради дорогих Членов Политбюро согласен на любые лишения, готов даже голодать. Хоть несколько дней. Хоть больше.

— Хорошо, — обрадовался Кнут, — с завтрашнего дня отдавай продукты мне, а я буду всем говорить, что ты это делаешь в знак уважения, любви и признательности к родному правительству.

Культя подумал, но не согласился.

Тогда Кнут предложил загнать таз какому-нибудь колхознику хотя бы за пару картошек. Ведь Кал уже сдали, и больше за их способности нигде ничего не обломится. А если они не поедят сегодня, то завтра Кала у них, естественно, тоже не будет, и их способности опять окажутся неиспользованными.

Культя кивнул. Да, поесть, конечно, надо, но вот загвоздка: таз-то его личный. И в связи с тем, что у нас, Слава Кузьмичу, все-таки не анархия и не капитализм, претендовать на личное имущество Кнут не имеет никакого права. Вот если бы у них имелось что-нибудь общее…

Кнут озадаченно осмотрел товарища с головы до ног.

— А стекло? — спросил он, внутренне холодея от ужасных предчувствий.

Культя замер, зачем-то посмотрел на таз, зажмурился. Осторожно ткнул себя пальцем в живот, потом пониже.

— Здесь оно было. Я его, когда клич раздался, спрятал, — жалобно пролепетал Культя. Ноги критика подкосились, в штанах тонко хрустнуло. Кнут рванул товарища за рубаху. Из Культиных штанин посыпались осколки.

— Ах ты, балда! Раздавил стекло наше. Взял и раздавил. Да чтоб тебя!..

Культя понуро молчал. Оправдываться не стоило. Кнут был незлобив и, если подольше сохранять скорбный вид, мог быстро отойти и даже начать сочувствовать.

Осколки собрали в тряпицу. По пути к ближайшему колхозу Культя усердно припадал то на одну ногу, то на другую.

— Чего хромаешь? Жопа — не ноги, — ехидничал Кнут.

Критик захромал ещё сильнее.

В деревне, облюбовав землянку покрупнее и с трубой, что являлось конкретным признаком зажиточности, друзья, решительно подталкивая друг друга, вошли внутрь, беспрестанно повторяя: «Мы по делу. Мы по делу…».

Колхозники не очень-то жаловали праздных гостей или попрошаек. Могли, не разобравшись, спустить на них учёную крысу, а то и подослать ядовитого паука, от укуса которого человека пробирал неистребимый понос и отнимались ноги, так что нетрудно представить, в каких условиях помирал укушенный.

Быстро перезвездившись на икону Кузьмича, висевшую в углу, Культя и Кнут присели на громоздкие табуретки — обломки железобетона от городских грибов. Колхозник не спеша выполз из-за печки, так же не спеша осмотрел осколки, смерил пальцами, оценил прозрачность, попробовал на зуб. Потом очень долго и основательно изучал таз: прикладывал к уху, стучал по нему и опять пробовал на зуб.

— Чего желаете за предметы? — спросил протяжно.

— Стекло — за продукты, ну а таз — за фантики. — Культя пошнырял глазами по углам — вдруг крыса выскочит.

Хозяин поковылял к божнице, машинально осенил себя звездой, вынул из-за иконы Кузькиной Матери небольшой свёрточек.