Сергей Волков - Анабиоз. Марш мародеров

Лось — а это был именно он — испуганно фыркнул, вломился в крапивные джунгли и исчез из виду, оставив за собой широкую просеку.

— Уф! — Ник вытер вспотевший лоб, краем глаза заметив, что на ладони осталась грязная полоса, и повернулся к Эн. — Тихо! Не кричи! Всё уже, всё.

К ним подскочил Хал, сжимая в руках кусок гнилой доски с прилипшими к ней белыми корешками.

— Чё это? Кто это?

— Сохатый, — не глядя на него, ответил Ник и встряхнул находящуюся в полуобморочном состоянии девушку: — Наташа! Ты меня слышишь?

— С-слышу, — кивнула та, постукивая зубами. — П-просто ис-спугалась… Очень!

— А чё такое сохатый, блин? — влез сбоку дотошный Хал.

— Лось, — бросил Ник. Заметив, что Эн тоже ждет пояснений, добавил: — Все копытные боятся, когда ты делаешь вид, что больше, чем есть на самом деле. В деревне у бабушки пацаны так лошадей и коров пугали.

— Ништяк! — Хал бросил доску. — А я очканул, блин. Думал — всё, хавандец.

— Лоси летом не агрессивные. Ладно, пошли. — Ник крепко взял Эн за руку. — Только идем все вместе, понятно?

— Ага, — первым отозвался Хал.

Ник встретился с ним глазами и понял, что в ближайшее время посягательств на его авторитет не предвидится.

Так начался их первый день в этом новом, невозможном, немыслимом мире. За первым последовал второй, третий…

Сегодня был шестой день. Сегодня они впервые рискнули совершить длительную вылазку за пределы здания Казанского Цирка, в котором жили все это время вместе с другими выжившими людьми.

Людям была нужна еда. Продовольствие. Жратва. Хавчик. Паек. Чифан. И стихийно выдвинувшийся в главы общины пожилой татарин по прозвищу Бабай отправил всех здоровых и сильных на ее поиски. Тогда-то Хал и вспомнил про сады поселка Большие Клыки.

— Жрать охота! — сообщает Хал, потирая живот. — От вчерашних консервов кишку крутит, блин. Супчику бы сейчас…

— Да с потрошками? — усмехается Ник.

— Нафига? С лапшой, матуха у меня лапшу классную варит… — Хал умолкает, сплевывает и тихо говорит: — Только нет теперь эни[6].

Эн и Ник понимающе переглядываются. Первые дни после того, как все очнулись, в Казани царил настоящий ад. Выжившие, пробудившиеся люди искали родственников, друзей, любимых, но чаще всего находили лишь скелетированные, обугленные, исковерканные останки. Скелеты были везде — в пыльных, замусоренных квартирах, в магазинах, в офисах, в машинах, на улицах…

Потом начались похороны. Могилы рыли во дворах, в скверах, в парках. И только после того, как сотни, тысячи останков предали земле, уцелевшие начали задумываться — как жить дальше. К этому моменту остро встала продовольственная проблема, и люди, не сговариваясь, стихийно, начали собираться вместе. Общины, подобные той, что обосновалась в Цирке, возникали в уцелевших зданиях, имевших пригодные для жилья помещения — большинство попросту не решилось возвращаться в квартиры, ставшие склепами для родных и близких людей.

Похоронил свою мать и Хал. Похоронил — и вернулся в Цирк, к Бабаю, Нику и Эн.

Мамочка, милая моя мамочка… Ты живая, я знаю. Ты ждешь меня. И я обязательно вернусь к тебе. Вернусь, когда все это закончится. Иногда мне кажется, что на самом деле все вокруг — ненастоящее. Я живу точно во сне. В страшном сне, в кошмаре, который все никак не закончится.

А может быть и я, и все остальные — мы на самом деле спим? Конечно! Это сон, и мне только кажется, что прошло несколько дней, ведь сны всегда так — длятся секунду, а кажется, что целую вечность.

Когда я была маленькой, мне часто снился сон про дерево. Как будто я стою возле него, а дерево большое, очень большое. Такое, что его ствол — как дом, а ветви уходят прямо в небо, и на всех ветвях — разные листья. На одной — как у дуба, на другой — как у клена, на третьей — березовые, на четвертой — осиновые…

Наверное, это Мировое Дерево. Иггдрасиль из скандинавских мифов. Стержень мира, корнями уходящий в адские бездны Нифльхельма, а ветвями — в мир богов Асгард. Под одним из корней бьет источник мудрости Урд и три волшебницы-норны, Вельд, Скульд и Урд, поливают водой Иггдрасиль, продлевая судьбу нашего мира.

Вот только никакого источника я не вижу. Есть только корни, страшные, толстые, похожие на одеревеневших змей, они впились в землю под моими ногами. А над головой…

Узловатые, изломанные ветви цепляются за небо, словно лапы неведомых чудовищ. На пальцах этих лап сидят птицы, черные, страшные птицы с красными глазами и загнутыми клювами. Время от времени эти птицы хрипло кричат жуткими, предсмертными голосами.

Все вокруг окутано туманом, земля под ногами покрыта мхом. Свистит ветер. Солнца не видно, мрак окутывает ветви дерева, колышется, словно он — живое существо, темная бесформенная амеба, готовая поглотить весь мир.

Я чувствую себя очень одинокой, ничтожной, никому не нужной в этом страшном мире. Дерево, птицы, туман… Я — букашка, разумный муравей. Меня можно раздавить, даже не заметив. Почему-то именно осознание этого пугает больше всего.

Мне страшно. Я забираюсь на узловатые корни и прижимаюсь к изрезанному морщинами стволу, ища защиты и спасения. И тут дерево оживает. Оно начинает двигаться, со скрипом шевелятся ветви, по стволу пробегают волны, точно под корой перекатываются исполинские мускулы. Мне на голову сыплются сухие листья, какой-то мусор, сломанные веточки.

Я с криком шарахаюсь в сторону, и мрак алчно принимает меня в свои гибельные объятия…

На этом месте я обычно просыпаюсь — с бешено бьющимся сердцем, с потными ладонями. Просыпаюсь — и долго таращусь в темноту спальни, убеждая себя, что все это было не на самом деле, что все хорошо, что я дома…

Дома… Где он теперь, мой дом? За тридевять земель. Если идти пешком, наверное, придется потратить целый год или даже больше.

А может, все-таки он совсем рядом? Вот тут, рукой подать — надо только закричать и проснуться? Или найти поводыря, того, кто сумеет вывести меня из этого кошмара? Интересно, смог бы это сделать Ник? Он большой, сильный. Смелый? Наверное. Лося вон не испугался. Не болтун, не трепло какое-нибудь. И тренер хороший. Хотя кому теперь нужны тренеры?

Мне нужны. Не все, а он один. Мой тренер. И единственная ниточка, связывающая с домом, с прежней жизнью. Если бы не Ник, я бы сошла с ума, наверное, как наши несчастные шизики. Или просто умерла. Перестала жить.

Хотя — разве сейчас это жизнь? Профессор Аркадий Иванович сказал: «Катастрофа». А мне кажется, что наступил Конец света. Потому что катастрофа — это то, что сделали люди. Пожары там, взрывы на атомных станциях, столкновения поездов или самолетов — вот это все катастрофы. И люди знают, как с ними бороться. Но как бороться с тем, что непонятно? Мы попали в другой мир. Он похож на наш — и не похож. В какой-то книжке, давно, еще в школе, мне попалась фраза: «И живые позавидуют мертвым». Нет, я не завидую. Но мертвым проще. Они уже добрались до конечной станции, всё, поезд дальше не идет. А мы еще в пути. И никто не знает, что ждет нас на следующей остановке…