Михаил Хрипин - Меня разбудил кот (сборник)

Снова накатила жара. Я уже в квартире, щелкнул замок. Нужно освежиться, нестерпимо жарко. Дверь в ванную — вот она, совсем близко, всего пара шагов, только нужно попасть в проем.

Откуда в ванной окно? Какие-то мутные пятна плавают с той стороны, пульсируют, сбиваются в кучу. Большое бледное, два темных поменьше. Лицо? Откуда за окном лицо? Я попробовал вглядеться, повел перед собой рукой. Послышался звон, треск, что-то разбилось, покатилось.

Чуть позади бледного пятна, но странным образом не заслоняясь им, возникло слабое свечение. Тоненькая дымчатая струйка зазмеилась вверх, расширилась, в ней появилась желтизна. Краски стали сочнее, ярче. Желтая полоска пустила побеги, они тоже начали ветвиться, с каждым разом утоньшаясь. По веточкам рассыпались оранжевые бусинки, раскрылись, растопырились листочки, как язычки пламени. Крона раздулась пышным куполом, заколыхалась от неосязаемого ветерка. На самой вершине родилась красная искорка. Бутон вырос в считанные мгновения, лопнул, распахнулся багровой резной чашей. Лепестки набухли, отяжелели.

Я таращился в немом восторге на это чудо, а в голове уже кричал голос. Тот самый, что почти все делает за меня, оставляя мне только самое простое — сказать слово, пошевелить рукой. И я уже знал, что нужно сделать сейчас.

Нужно просто улыбнуться.

2007 г.

«Димка, все-таки, козел, — думал он, стоя в толпе на платформе метро. — Сначала доверить такое дело раздолбаям, а потом говорить — где мои деньги?!»

Кольцевая вращалась, как ни в чем ни бывало, разбрасывала людей по окраинам, как гончарный круг — ошметки глины. Он протиснулся в скрежещущий, кряхтящий дверной проем и завис в полуметре над полом, зажатый, словно конфета в кулаке у ребенка. Жарко невыносимо, сейчас расплавится.

Мысли о работе все лезли и лезли в голову, этакие настырные муравьи на блюдце с вареньем. Надо что-то сделать, переключиться, отвлечься. С трудом просунул руку вверх, дотянулся до регулятора громкости. Pink Floyd затопил мозг, он всегда включал The Division Bell по пути домой. Осталось только закрыть глаза и отрешиться от толчеи, от пинков, от гримас.

Первая остановка, надо удержаться, чтобы не вынесли. Он на секунду поддержал общее движение, чтобы его развернуло боком, а затем вгрызся подошвами, уперся, сжался в комок.

«Чертов час-пик! — прорвалась мысль сквозь музыку. — Почему бы не задерживаться на час дольше? Всегда же найдется дело, зачем терпеть этот экстрим?»

Но тут на багровом мареве закрытых век проступило лицо дочки, карапузьи огромные глазищи. Конечно, надо успеть до укладки в постель. Отцовскую сказку может отменить только цунами. Но откуда в Москве цунами?

Его снова завертело, запрессовало, швырнуло на закрытую дверь — гончар хлопнул новый шмат глины на круг.

Легкий травяной запах вдруг пощекотал ноздри. Странно четко выделяющийся на фоне адской какофонии запахов толпы аромат настойчиво требовал внимания.

Он открыл глаза.

Совсем близко от его лица мерно покачивалось в такт движению личико невысокой девушки. Неподвижными, чуть отрешенными глазами она смотрела куда-то в самую сердцевину его головы, будто могла видеть сквозь нее, или даже что-то в самой голове, в мыслях. Девушка не замечала, что он смотрит на нее. Что-то приковало ее внимание, и он заподозрил, что это имеет к нему самое непосредственное отношение.

Он тоже всегда любил наблюдать. Смотреть, но не говорить, изучать, но не объяснять. Используя момент, он решил рассмотреть ее лицо. Оно показалось ему не совсем обычным, но почему — с первого раза было не ясно.

Она не пользовалась косметикой. И не потому, что забыла, не успела, или еще по какой другой дурацкой причине. Нет, просто это было ей совершенно не нужно. Он подумал, что, возможно, косметика даже испортила бы эффект. Крупные, ясные, голубые глаза живо блестели, и не было в них даже намека на вечернюю измученность. Нос с еле заметной горбинкой, крупный рот, мягкий овал лица. Волосы длинные, коричневые, с рыжиной ближе к концам, просто и без затей спускались ровной гладью на плечи и дальше — на грудь.

Тут не было какой-то особой утонченности, глянцевости, которая требует к себе постоянного внимания. Скорее, это была красота, предоставленная самой себе. Просто потому, что любое специальное вмешательство все испортит. И было в ее лице нечто, что он назвал бы «давней знакомостью» или «теплой узнанностью». Сложное ощущение — он впервые столкнулся с ним и немного растерялся, оттого что не смог четко определить для себя суть.

Вдруг она моргнула и сфокусировалась на его глазах. Словно что-то теплое коснулось лица. Он вздрогнул, тоже моргнул, и — не смог отвести взгляда.

Несколько бесконечных секунд они изучали друг друга. Странное это было изучение — словно притворное, потому что они давно знали все, что можно было узнать, но нужно было сделать вид, ради приличия.

Пространство начало раздвигаться. Теснота исчезла, час-пик превратился в полночь, пропали запахи, шумы, выражения лиц. Точно глухим колпаком накрыло, но он воспринял это как должное и продолжал смотреть. Пока она не отводила глаз, говорить ничего не хотелось. А отводить глаза она совсем не спешила.

«Надо же и сказать что-нибудь, — опомнился он. — А то что это за гляделки?!»

Открыл было рот, чуть шевельнул губами только, а она опередила:

— Все будет хорошо, — тихо сказала, почти шепотом.

— Почему? — изобразил он вершину глупости.

— Потому что я так сказала, — спокойно ответила она.

Его стало затягивать в ее глаза, неумолимо потащило навстречу. Сдерживаясь изо всех сил, он остановился в опасной близости, когда глаза еще могли видеть четко, и попробовал понять причину случившегося. Ее лицо заслоняло теперь весь мир, он даже не мог сказать с уверенностью, есть ли еще кто-нибудь рядом.

Тонкие струйки тепла прошли по щекам, заставили зардеться уши. Это было почти прикосновение — настолько незначительное «почти», что, будь его глаза закрытыми, он поверил бы в его реальность.

«Черт побери, — опешил он, — это же какой-то секс уже, а не гляделки. Нельзя же, в самом деле, делать это глазами!»

— И что же делать? — спросил он. Это уже было не так глупо, даже разумно.

— Просто живи. — Ее губы тронула легкая улыбка.

— Без тебя? — вырвалось у него. Нет, разумность тут все-таки совсем ни при чем.

Ответа не последовало. Только чуть более медленное моргание, как будто она легонько гладила ресницами что-то невидимое.

Тут он сообразил, что до сих пор слушает музыку. Но как же он услышал ее слова? Не по губам же, в самом деле, прочитал? Никогда не умел он этого. Торопливым движением дернул за провод, наушники выпали и повисли на шее. Лишь только тишина стала еще более плотной, и вокруг все замерло, будто поезд давно стоит в депо.