Гоар Маркосян-Каспер - Ищи горы

— Распустить Лигу.

— Лигу спасителей отечества? — сказал Поэт с притворным ужасом. — Спасителей! Отечества! — И улыбнулся.

Но Маран был серьезен.

— Да. Разогнать. Всех. Другого выхода нет, в противном случае все будет возвращаться на круги своя. Рано или поздно.

Поэт перестал улыбаться.

— Я думал над этим. Но как к этому подступиться? Ломать систему снаружи — это опять кровь, насилие и неизвестность. Изнутри?

— Именно.

— Ты же пробовал.

— Нет. Ломать систему я не пробовал. Во всяком случае, целиком. Так, детали… Хватался за одно, за другое… Я слишком поздно все понял, Поэт, и плохо использовал свой шанс… если, конечно, он у меня был.

— Может, и не было. Она крепко сколочена, эта система. Боюсь, что надо либо взяться за топор, либо ждать, пока она начнет подгнивать. А ты полез ломать здоровые бревна голыми руками…

— Не такие они и здоровые, — возразил Маран. — Просто надо было сначала определить, где гниль, а потом уже браться за дело. Ума не хватило, вот что…

Они замолчали.

— Слушай, Маран, а что ты подразумеваешь под понятием «определенная» применительно к свободе? — спросил Дан, заходя с противоположной стороны костра и присаживаясь на небольшой бугор из слежавшегося песка.

Маран удивленно поднял глаза.

— Ну не может же быть неограниченной свободы действий. А если кому-то взбредет в голову взорвать, допустим, десяток домов со всеми жителями? Или начать войну?

— Кстати, о войне, — вставил Поэт нерешительно. — Честно говоря, я не хотел тебя расстраивать, поэтому молчал, но… — он сделал длинную паузу, словно сомневаясь, стоит ли продолжать.

Маран сел.

— Ну же?!

— Лайва приказал возобновить работы над боевыми ракетами и всемерно их форсировать.

— Вот как?

— И боюсь, что… У меня создалось впечатление, что он относится ко всей этой ерунде с освободительным походом всерьез. В отличие от Изия. Для того, как я понимаю, это была больше риторика, способ отвлечь людей от насущных проблем… А Лайва… То ли он сумасшедший, то ли похлеще…

— Похлеще? — удивился Дан.

— Фанатик, — пояснил Поэт хмуро.

— Дае? — спросил Маран.

— Дае отказался. Категорически. Попросил освободить его.

— Это невозможно, — сказал Маран глухо. — Лайва никогда его не отпустит. Даже если б можно было без него обойтись. Он жив?

— Жив. Но…

— В тюрьме. На каторге? Нет, конечно. Оттуда трудно, но можно бежать. В Крепости?

— Да. Не думаю, чтобы с ним решились расправиться. Правда, некоторые из его бывших сотрудников рьяно взялись за дело, но… Что там, Дае есть Дае.

Маран встал. Глаза его зло блеснули.

— Говорил я… — начал он недобрым голосом. — Я выгляжу трусом и предателем… какое выгляжу — я и есть трус и предатель! Пока я болтаюсь по курортам… — он махнул рукой и отвернулся.

— Хорош курорт, — сказал Поэт с вымученной улыбкой. — Пустыня и дикари. Или ты думаешь, что в камере Крепости тесней, чем в желудке людоеда?

Маран не ответил.

— У людоедства есть свои преимущества, — заметил Дан. — На Перицене полно народов, которые людоедством не увлекаются, но зато отравляют свои копья и стрелы всякой гадостью. А наши приятели беспокоятся за свое пищеварение и избегают ядов.

— Не умеющий плавать ищет царствие Создателя в пустыне. Древняя бакнианская пословица. Это означает, что во всем надо находить благое.

— Не совсем так, — подал голос Маран. Он снова сел на свое место. Ничто не выдавало его недавнего волнения.

— Что не совсем так?

— Ты неточно трактуешь пословицу, не совсем точно. Тут есть еще от… Как звали вашего древнего баснописца, Дан? Мне попалась наверху, на станции, книжка… Эзоп, так? Лиса и виноград, по-моему… Кстати, Поэт, я научился плавать. На том курорте, на котором отдыхал до этого.

— Аристократ живет однажды… тоже поговорка, Дан, из былых времен. С курорта на курорт, удовольствие за удовольствием… Ты хоть заметил смену курортов, мой аристократический друг, или, пребывая в постоянном неизбывном блаженстве, не обращаешь внимания на подобные мелочи?

— Вряд ли он мог не заметить смены, — вставил Дан ехидно. — Ведь здесь он лишен главной прелести Дернии — курортных романов.

— Не только, — подхватил Поэт. — Ты забыл благословенную ткаву, источник вдохновения героев, первооснову подвигов и дерзаний…

— Хороши же ваши герои, если для совершения подвигов им надо накачиваться такой дрянью, как ткава.

— Не наши, а дернитские, — поправил его Поэт.

Маран поморщился.

— Откровенно говоря, благословенная ткава вполне стоит божественной тийну. Что касается меня, ни та, ни другая не способны вдохновить меня на подвиг.

— А что способно тебя вдохновить? Быть может, Прекрасная Дама?

— Не думаю. Боюсь, что я вообще не способен на какие бы то ни было героические поступки.

Дан посмотрел на него недоверчиво. Он вспомнил разговор в баре у дворца Расти, когда Маран категорически отказался улететь с Торены… Да разве только это?

Маран ответил ему проницательным взглядом.

— Догадываюсь, о чем ты подумал, Дан. Но то, о чем ты думаешь, не имеет ничего общего с героизмом. Героизм — это нечто алогичное, нечто — вопреки. А то, что логично и естественно — это обыденность. Повседневность.

— Что же в таком случае ты считаешь героизмом? — спросил Поэт насмешливо. — Уж не пьянство ли и разврат на неком курорте?

— Если хочешь знать, — ответил Маран столь же насмешливо, — в этом героического гораздо больше, нежели… В конце концов, для любого нормального человека в порядке вещей инстинктивное нежелание предавать своих друзей. Это естественно, следовательно, просто. Проще, чем переступать через себя.

— Это ты переступал через себя? — восхитился Поэт. — Не верь ему, Дан. За все годы, что мы прожили с этим лицемером бок о бок, я не помню случая, чтобы он пропустил хоть одно приключение, предложенное мало-мальски приятной особой женского пола… Я уже не говорю об инициативе, которую он проявлял сам.

— Это было давно, — возразил Маран.

— Давно! Просто тогда женщины занимали в нашей жизни… нашей — в отличие от тебя, я не собираюсь изображать оскорбленную невинность… главное место, что подобает юнцу, но не мужчине, сейчас они не застят нам белый свет, но разве это значит, что они перестали быть?

— Когда я говорю «переступить через себя», — заметил Маран, — я именно это и имею в виду. Когда женщины становятся главным содержанием жизни, жизнь лишается содержания.

— Скорее, женщины становятся содержанием жизни тогда, когда она лишается содержания. Как бы то ни было, ты должен быть по гроб жизни благодарен Дану за то, что он вытащил тебя из этого твоего героического существования, пока ты не надорвался или не утопил в ткаве последние крохи разума.