Сергей Герасимов - Карнавал

Она постучалась и приоткрыла дверь на полладони – так, чтобы в щелку мог пройти только звук, а не что-либо материальное.

– Можно?

Молчание. Боже мой, он сегодня не в духе.

Она сделала щелку шире и протиснулась в кабинет. Лист писал, не обращая на нее внимания. Не дописав четвертую строчку (Одноклеточная считала), он отложил ручку.

– Садитесь.

Она села.

– Ну? – спросил Лист и сделал спокойно-страшное лицо. Его лицо выглядело, как асфальтовая дорожка, которую видишь, перегнувшись над балконными перилами тридцатого этажа.

– Что ну? – тихо спросила Одноклеточная.

Лист помолчал еще немного.

– Ах, что ну? – спросил он с интонацией: ты виноват уж тем, что хочется мне кушать. – Это я вас спрашиваю что.

– Что? – опять спросила Одноклеточная.

– Это вы дали больным мяч? – Лист не выдержал игры в паузы.

– Да.

– А кто вам разрешил?

– Никто, – сказала Одноклеточная, – я больше не буду.

– А вы не такая уж простая, – сказал Лист.

Одноклеточная съежилась в кресле, чтобы выглядеть попроще.

– И не нужно мне притворяться! – сказал Лист. – Я понял все эти ваши попытки. Это все попытки завоевать дешевый авторитет. Вы бы работали лучше!

– Я и работаю, – сказала Одноклеточная, – я вам журнал принесла.

Лист взял журнал и начал листать. Он листал профессионально, почти не глядя и замечая абсолютно все. Он был медицинским гением. А характер – так все они, гении, одинаковы, подумала Одноклеточная с внутренним вздохом.

– Ага! – хищно обрадовался Лист, – в который раз вы невнимательно ведете записи!

– В который? – спросила Одноклеточная.

– Вот у вас, – сказал Лист, – записано, что прооперированная вчера крыса номер двести девяносто семь прошла Т-лабиринт девятого уровня за пятьдесят секунд.

– Да, – сказала Одноклеточная и вытянула шею, чтобы увидеть, что такого страшного она написала. Шея почти не растягивалась, а отклеиваться от кресла было страшновато.

– Этого не может быть, это чушь, – сказал Лист.

– Нет, я точно помню.

– Если точно, то проверьте данные еще раз, после окончания рабочего дня.

– Хорошо, проверю, – обрадовалась Одноклеточная, – можно идти?

– Идите.

Выйдя из кабинета, она постояла у окна, чтобы отдышаться. Серое небо мрачно глядело на грязно-серый двор лечебницы № 213. Всего в городе было около четырехсот лечебниц. Эти белые высотные здания, все одинаковой квадратно-столбовой архитектуры, знакомо выделялись на фоне убегающих перспектив города. Любые другие здания были ниже. Одноклеточная вздохнула и направилась к лифту.

Спортивный зал был на первом этаже. Больные жизнерадостно играли выпрошенным, наконец-то, мячом. «Попытка завоевать дешевый авторитет», вспомнила Одноклеточная и слегка кашлянула, прежде чем что-то сказать. Правда, в ее руках была папка, это меняло дело. Если отобрать у них мяч, то с папкой ничего не выйдет. Что же делать?

– Больные, пожалуйста, подойдите все сюда, – неуверенно сказала она. Ее услышали.

– Вот… (она не умела просить и поэтому всегда мучительно и неверно подбирала слова) вот, у меня эта папка…

Больные прекрасно знали папку.

– Ничего не получится, – сказал один из больных, – если вы отберете у нас мяч, то никто не согласится.

– Но вот, эта папка… – продолжала Одноклеточная.

– Да все понятно, – сказал больной, – вы оставляете нам мяч, а я вам сделаю папку, договорились?

– Договорились, – сказала Одноклеточная.

Наверное, это и называется дешевым авторитетом, подумала она.

Одноклеточная отдала папку. Они пошли к раздевалке, разговаривая по пути.

– Но это же все чушь, – сказал больной.

– Да, все чушь, – сказала Одноклеточная, одновременно соглашаясь и отвечая собственным мыслям. И то, и другое прибавляло смелости.

– Тогда зачем все это делать? – спросил больной.

– Вы прекрасно знаете зачем, – сказала Одноклеточная, – вы прекрасно знаете, что в стране всеобщее обязательное среднее здравоохранение, поэтому каждый обязан лечиться по три часа в день, кроме субботы и воскресенья. Это огромное достижение, в других странах этого нет.

– А вы были в других странах?

– Нет, но это же и так понятно. Бесплатное среднее здравоохранение, доступное каждому, – это замечательно. Если люди здоровы, то они хорошо работают, приносят пользу себе и обществу, хорошо живут.

– А кому нужны папки?

– Ну, папки-то никому не нужны, – согласилась Одноклеточная. – Только ведь есть закон об обязательном среднем здравоохранении. Раз закон есть, то его нужно выполнять. Если хоть один человек будет уклоняться от охраны здоровья, это уже нарушение закона. Законы нарушать нельзя. За месяц кто-то обязательно умрет, а кто-то обязательно родится. Поэтому переписывать население нужно каждый месяц.

– А зачем же вы сжигаете папки и переписываете всех заново? – спросил больной.

– Неужели непонятно? Ведь если папки не сжигать, то кто-то недобросовестно подложит старую папку вместо новой. Кому же хочется каждый месяц ходить и переписывать заново людей?

– Ладно, – сказал больной, – но все равно, я бы в эти ваши лечебницы не ходил. Какой от них толк, если все равно нет лекарств?

– Это сейчас нет лекарств, потому что у нас экономический кризис. Когда-нибудь он кончится.

– А экономический кризис потому, что никто не работает, все только лечатся, – заметил больной.

– Но мы же лечим не только лекарствами, есть еще травы, народная медицина, общие занятия по гигиене, просто отдых. Все это полезно. И мы вас воспитываем, лечим душу.

– Угу, – сказал больной и замолчал.

Они вышли на улицу. Одноклеточная подробно объяснила больному, где находится нужный дом № 204/2. Больной вежливо выслушал. Одноклеточная знала, что все папки пишутся больными, и все они пишутся под копирку, в двух экземплярах; и никого переписывать он не станет, а погуляет свои три часа на воле, а потом принесет папку месячной давности, которая на самом деле есть папка многомесячной давности. Или многолетней. Но сама Одноклеточная не могла делать перепись населения. Однажды, несколько лет назад, она попробовала – и первая же старушка отказалась назвать свое имя. Старушке очень не хотелось идти в лечебницу. На уговоры старушка не поддалась.

На улице Одноклеточную поджидал знакомый идиот. Он оказался совсем не опасным, а только прилипчивым и добрым; он ходил за Одноклеточной, как собачка. Документов у идиота не было, поэтому ходить в лечебницу его не заставляли.

«А, собственно, почему? – подумала Одноклеточная. – Он же не хуже других.»

Идиот многое понимал, но говорить не мог. Одноклеточная подозвала его.