Александра Богданова - Освободите площадку! Лечу-у-у!..

С этими словами длинный Джей воздел над толпой руки-семафоры, и все высыпавшие на перрон чехи, французы, австрийцы тоже подняли руки, потому что им понравился Риверс и речь, которую он сказал, хотя они в ней мало что поняли. Но так бывает: диктор, к примеру, на телевизионном экране что-то старается, говорит, а звук выключен, но так она по-доброму вам улыбается, что вы тоже улыбаетесь ей в ответ из кресла напротив неизвестно почему и для чего. И не надо объяснять. Есть вещи, которые невозможно объяснить. А Джей Риверс тем временем прошел по узкому коридорчику к Ларисе Семар, погладил ее расчесанные по случаю митинга волосы, и всем чехам, французам и австрийцам тоже захотелось их погладить, но желающих было слишком много, а Лариса Семар одна. Потом англичанин снова заговорил, обращаясь к Кузятину:

- Нам все пропела о вас эта девочка Семар. Она пела на всех подряд московских сценах от Лужников до Большого театра и перед каждым выступлением обязательно представлялась: Семар из Кузятина. Забавные все-таки дают у вас девочкам имена. - Прищурился Джей Риверс, прищурился вслед за ним переводчик. - Но это даже хорошо, это помогло нам ее разыскать. Знаете, что она пела? Она пела о радостных пассажирских поездах и недовольных судьбой товарняках и... восьмиклассниках, которым учительница Маргоша, - весь Кузятин может присягнуть, что переводчик сказал именно так, - учительница Маргоша не позволяет писать сочинения в стихах. И о Севе-Севастьяне, мальчике с большим, но нерешительным сердцем она тоже пела и, если хотите знать, каждый из нас подумал, слушая эту девочку Семар, что и в его жизни была своя Маргоша, свой Сева-Севастьян и пес Бурбон тоже, конечно, был...

А вот Бурбона лучше было не вспоминать. В эти самые минуты он изнывал от любопытства и безделья, сидя по приказу хозяйки по ту сторону перрона. Но когда он услыхал свое имя, он ринулся прямо к Джею Риверсу, расталкивая общественность и лотки от ресторана "Полет". Он добрался до короля тяжелого рока и по обычной ласковой своей привычке поставил лапы ему на плечи и дружески облизал лицо. Лариса попыталась образумить пса, сказала что-то понятное только им двоим, но ньюфаундленд, питавший, как видно, слабость к людям талантливым, не собирался Риверса выпускать. Тогда Лариса подошла к ним вплотную и начала петь прямо в лохматое ухо Бурбона, и он снял одну лапу с плеча Джея и переложил ее на плечо Ларисы, а потом поднял морду к синему августовскому небу и начал подвывать хозяйке с чувством, толком, расстановкой, и Джей Риверс тоже не выдержал и запел.

Так они стояли втроем - Джей Риверс, пес Бурбон и кузятинка Лариса Семар - и пели каждый на своем языке и все об одном, а кузятинцы, чехи, французы, австрийцы смотрели на них и улыбались, и городская администрация улыбалась, потому что, несмотря на неразбериху, митинг удался, потому что так и должны общаться люди, так и будут они общаться, если не произойдет глобальных катастроф на Земле.

Если вы думаете, что этот послефестивальный экспресс был единственным экспрессом, пожелавшим встретиться с певицей Семар, то вы так же далеки от истины, как Маргарита Евгеньевна от поэзии. Экспрессы шли на запад каждый день, два раза в день, у Кузятинской телетайпистки скопилась целая стопка одинаковых телексов, разнящихся только датами. В каждом была фраза: "Обеспечьте явку певицы Семар". Ларисе пришлось переехать вместе с Бурбоном на вокзал и даже ночевать там в комнате дежурного, потому что некоторые экспрессы проходили через крупный железнодорожный узел ночью.

Но к концу августа все фестивальные поезда, ушли, а вместо них пошли письма в таком количестве, что почтальонша Вера Никифоровна чуть было не уволилась из-за них по собственному желанию. Зато на письма можно было отвечать в домашних условиях и без всяких митингов. Кузятин понемногу приходил в себя. Школу к 1 сентября побелили, а в известном яру начали рыть котлован под торговый центр и нашли украшения древних славянских барышень. Салатина сшила себе новую форму, Семар слегка порозовела, и, встретив ее однажды на улице, Сева-Севастьян обратился не своим, деревянным, голосом:

- Ты... это... приходи. Ребята ждут. Даже Кактус согласился, что ты была права...

Когда он услыхал, что она придет, он не поверил своим ушам. Но все же на следующий день собрал рок-группу на колокольне и стал нетерпеливо посматривать сверху вниз на ромашковый луг. Время бежало, как на контрольной. Кактус кололся, как шприц.

- И ты поверил, что она придет? Ты поверил, что после Джея она станет распевать с Севой-Севастьяном? Чудак!

Конечно, чудак. Разве нечудак отпустил бы ее месяц назад на все четыре стороны? Разве позволил бы сбежать в Москву одной? Разве... разве ему бы сейчас послышалось, что снизу, с луга, но вовсе не со стороны лестницы приближался голос Семар:

- Освободите площадку-у-у!.. Лечу-у-у!.. И хотя, с одной стороны, Сева-Севастьян предполагал, что он чудак, а чудакам все только чудится, он на всякий случай потеснил своих рокеров и освободил площадку. Потому что, с другой стороны, он знал, с кем имеет дело. Не успела площадка расчиститься, как над ней взмыла вверх Лариса Семар с гитарой и псом Бурбоном. Они описали в воздухе три полукружья и с размаху шлепнулись на колокольню.

- Отлично, - сказала Лариса Семар и улыбнулась такой нежной улыбкой, какой Сева-Севастьян никогда прежде за ней не замечал. - Давайте репетировать.

- Гав-гав, - поддержал пес Бурбон.

Вот так. Если вам случится когда-нибудь проезжать крупный железнодорожный узел Кузятин, послушайте моего совета: сойдите с поезда и задержитесь здесь на сутки. Любой прохожий, к которому вы обратитесь, расскажет вам эту историю с куда более живыми подробностями. И, если захотите, познакомит с Ларисой Семар.

Вы никогда об этом не пожалеете.