Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть

Теперь мне действительно было, что рассказать. Я ощутила, что «нажила» текст. Эту самую книгу, которая уже почти закончена и в которой уже, пожалуй, пришло время послесловию.

Послесловие Я поняла, почему долгие годы мечтаний о писательстве я лишь складировала в ноутбуке «гениальные» идеи, но так и не смогла ни одно из этих зерен вырастить в хоть сколько‑нибудь складный роман – просто прежде я не очень‑то и жила. А по–тому и не «наживала». Я всю жизнь ждала какой‑то внешней силы, которая будет давить моими пальцами на клавиатуру.

Жаждала быть ведомой. Желала «вне–меня» причины. Стоило дожить до 60 лет, чтобы понять, что я и мое намерение – достаточная причина.

Утешает меня, что я не одна такая. Сейчас мне легко об этом говорить, потому что, выкопав из корзины лет истории жизни Алки, Нины, Лены, Тани, Миши, Жени и других, я своими глазами увидела, что не только я так бездарно спустила годы. Нас много таких в пансионе.

Наша трагедия в том, что мы слишком многое в своей жизни отдали на откуп другим. Мы слишком часто и не по поводу очковали. Не вовремя и не на то место надевали маску безразличия.

Наши писатели писали свои романы чужими руками или не писали их вовсе, предпочитая убить себя в алкогольнонаркотическом чаду. Лишь бы не сказать ничего лишнего.

Наши матери отдавали пеленать своих детей чужим рукам.

Лишь бы не взять на себя ответственность за то, каким будет следующее поколение.

Наши преступники не сидели за свои преступления.

Наши безвинно осужденные не решались кричать о своей невиновности, опасаясь еще больших страданий.

Наши влюбленные предпочитали заткнуть себе рот, лишь бы не выглядеть глуповато и жалко в своей влюбленности. Лишь бы не быть самими собой.

Мы не ходили на выборы.

Не писали воззваний.

Не придумывали утопий.

Не призывали.

Не строили баррикад.

Не изобретали.

Не объявляли бойкот.

Не сотворяли кумиров.

Мы не брали на себя ответственность ни за судьбы родины, ни за своих детей, ни за свои мысли и чувства (на кухне можно все, за ее пределами – все фарс), ни за своих близких (о! мы очень боялись завести семью или, упаси боже, детей), ни даже за себя. Мы слишком сильно боялись. Непуганные. Ха–ха… Ирония судьбы…

Понятно, что нас в какой‑то степени оправдывает генетическая память предыдущих поколений, когда прадеды, деды и родители попали в актуальные для своего времени мясорубки. Они послали нам тревожный месседж: «Осторожно! Осторожно! Паника!»

Но в этом и был наш вызов. В этом и было предназначение – не бояться, будучи напуганными чужими опытами. Чтобы прожить свой собственный опыт. В этом и была возможность роста и эволюции. Не бояться даже тогда, когда пугают.

Если раньше писали: «Он пугает, а нам не страшно»… То мы своими жизнями написали: «Нас не пугают, а нам страшно»…

Хотя каждый из нас, конечно, хотел оставить совершенно другую запись в Книге Судеб.

Но что написано, то написано.

Нам не хватило силы намерения не то что самостоятельно проживать собственную жизнь, нам не хватило концентрации даже в том, чтобы самостоятельно ее придумывать.

Мы все время ждем каких‑то повитух, которые вытащат из нас наш новый день, принудят нас, усилят родовые схватки, обезболят, чтобы мы легко и ненапряжно родили из себя что‑то новое и настоящее, родили себя. Мы ждем, что обстоятельства сами подтолкнут и выведут нас туда, в будущее, а нам останется только расслабиться, отдаться потоку и катиться по жизни, как в санках по ледяному желобу. Но правда и соль жизни в том, что она только тогда подлинная, когда ты все–все, каждую секунду проживаешь самостоятельно. Отказываясь от малого испытания и напряжения сил, ты проигрываешь и в большем.

Когда ты не хочешь самостоятельно приготовить себе обед или испечь хлеб, или убрать пыль, или написать собственную историю, нарисовать картину, подать апелляцию, сменить подгузник, ты полностью выпускаешь свою жизнь из рук. Когда ты не в силах выдержать жизненное напряжение даже на таких малых испытаниях, как же ты надеешься преодолеть что‑то по–настоящему требующее усилий? Да надорвешься.

Надо просто начать. Прямо сейчас. Сделать что‑то самому. Не заказать пиццу по телефону, а пойти на собственную кухню и своими руками смешать в тарелке неровно порезанные помидоры и огурцы. Будет салат. Позвонить маме и сказать, как ты ее любишь. Своими словами. А не отправить заготовленные кем‑то другим признания на растиражированной открытке Hellmark, где остается просто поставить свое имя. Самому заглянуть под собственную кровать и увидеть, сколько всего, блин, туда по–напихано за неделю. Не дожидаясь, пока домработница вытащит оттуда грязные носки и огрызки. Пойти в спортзал и честно попотеть на беговой дорожке, а не бессознательно отключить, засыпая, электростимуляртор–бабочку, который хлопал по животу все эти полтора часа.

Обнять своего ребенка. Погладить кота. Достать карандаши.

Прочитать газету, чтобы понять, какой крестик ставить в избирательном бюллетене. Переклеить обои. Позвонить тому, кому очень хочется позвонить, не дожидаясь, пока ему без тебя станет хреновее, чем тебе без него.

Просто сделать все это. Это не страшно. Стоит сделать это, прежде чем станешь таким, что уже не сможешь всего этого. Впереди еще есть немного жизни, чтобы ее прожить.

За эти четыре месяца наш пансион стал для меня по–настоящему родным. Я уже не хочу отсюда уезжать. Здесь с меня соскребли все наносное и помогли вылупиться мне настоящей.

Когда я закончила книгу, во мне все бурлило – раскочегарившаяся внутри маленькая атомная станция не могла остановиться и продолжала наполнять тело электричеством. Я часами гуляла по берегу озера. Меня постоянно накрывало какими‑то запредельными припадками нежности ко всему. Так что горло сжималось от невысказанного, а сердце – от невозможности найти нужные слова, чтобы высказать это невысказанное.

Горло сжималось все чаще и чаще. То и дело становилось трудно дышать, а порою и глотать. Вскоре обнаружилось, что, по–мимо нежности, этому явлению есть еще одна причина – рак горла.

Когда стало известно про мою болезнь, Нина написала для меня специальное письмо счастья. Она говорит, что если его размножить 50 000 раз, меняя в каждой копии всего лишь одно слово, то я снова сделаюсь живой, а, может, даже совсем не умру. Я ей поверила. Я пишу это письмо каждый день. И каждый раз это выходит по–новому. Сейчас это уже совсем другое письмо, хоть оно и то же самое. Я буду продолжать писать его.