Владимир Ильин - Бог из машины

Увидев офицеров, они соскочили и заученно построились в две шеренги. Стояла мертвая тишина, и это было неестественно – то, что дети молчали и только их глаза тревожно гляделииз глубоко запавших глазниц. Их худые лица были туго обтянуты шелушашейся кожей серого цвета. Это зрелище сильно подействовало на обер-лейтенанта.

Из строя вышел мальчик – старший по бараку, как он представился, – ина ломаном немецком доложил Фельдеру, что происходит прием пищи.

– Вольно, вольно, – махнул рукой Фельдер. – Продолжайте.

Но команде дети разошлись, переговариваясь на разных языках, и Харман догадался, что они обсуждают: пришел лиих черед идти в газовую камеру или в медицинский блок. При этом лица их оставались неподвижными и недетскими. Глаза у них были огромные, но они не могли уже ни смеяться, ни плакать, а только смотреть страшным взглядом смертника..,

Харман молча смотрел на этих детей-стариков и внутри у него все переворачивалось. У него вдруг появилось желание что-то сделать, но он мог только смотреть и запоминать. Нечеловеческим усилием воли он взял себя в руки, но чувствовал, что с ним что-то случилось.

– Тоска, – пробормотал рядом с ним Фельдер,- этот блок обладает странной силой нагонять тоску. Хорошо бы напиться и все забыть,.. К черту все! В конце концов, мы за это не отвечаем. Нам приказывают – мы исполняем!

Однако, когда они вышли из барака, штурмбанфюрер, глядя на детей, грузивших трупы других детей в тачку-телегу, задумчиво процитировал:

– "Жалость – это зараза… Германцы не должны испытывать жалости"… Знаешь, Харман, кто это сказал?

– "Чувство справедливости, логики и возмездия – вот что достойно великой расы",- процитировал в ответ Харман. – Рейхслейтер Альфред Розенберг, "Миф двадцатого века"…

– Верно, – согласился штурмбанфюрер и добавил: – Но почему-то все равно хочется напиться!

Гостиная в доме коменданта была ярко освещена. Из патефона на этот раз звучала музыка Моцарта. За исключением хозяина, все уже были в сборе. На мужчинах были надеты черные парадные мундиры, дамы блистали роскошными вечерними платьями и настоящими, а не под-дельными драгоценностями.

В ожидании виновника торжества велись оживленные беседы. Официанты из офицерской столовой накрывали монументальный праздничный стол.

Войдя в зал, Харман огляделся. Никто не обращал на него внимания, и это его устраивало. Следуя примеру прочих, он взял со стола большой фужер с коктейлем и отошел к окну. До него доносились обрывки бесед:

– … По какому случаю торжество?

– Вы, как всегда, не в курсе, Франц.Сорок пять лет назад изволил появиться на свет наш комендант…

– … опять мы не выполняем квартальный план! Нужно уничтожить сорок тысяч голов, а мы с грехом пополам идем на двадцатой тысяче…

– Вы правы, если бы нам не были предписаны столь примитивные способы, как газ, например, мы бы не только выполняли, но и перевыполняли бы план!..

– А что вы, собственно, предлагаете, милейший?

– Я бы предложил хоронить их заживо. Согласитесь, это было бы и экономно, и гигиенично…

– … третью неделю нет писем от брата с фронта. Он у меня служит во Франции.

– Ну, ему еще повезло. В России воевать намного хуже…

– … беру, значит, я, строю этих сволочей в ряд, кладу руку с пистолетом на плечо последнего и – бац-бац! Кто повыше – тому разносит лопатку, а кто не держит строй – тому башку!..

– … говорю я ему: плетью-то лучше по лицу, а не по спине, а он мне: крови, мол, много будет. "Ну и что?", говорю. А он опять: не переношу я вида крови. А? Как вам это нравится? Ха-ха-ха!..

– Это точно, Фриц, в нашем деле нужны крепкие парни, а всех прочих – на фронт!..

– … господа, господа, довольно о работе! Давайте лучше поговорим о…

– О чем же, фрейлен Магда?

– Ну, например, о любви, господин штурмбанфюрер!

– Кстати, о любви. Приходит солдат в публичный дом…

Всех наконец пригласили к столу. Едва гости расселись, дверь гостиной открылась, и в зал вступил затянутый в безукоризненно отглаженный мундир, с моноклем в правом глазу и с кортиком на поясе, фон Риббель. Он был встречен дружными аплодисментами, все встали.

Последовали поздравительные речи, тосты и здравицы в честь именинника, великой Германии и фюрера, зазвенели вилки, ножи и рюмки. Гвалт несколько приутих, потом возобновился с еще большей силой.

Тосты чередовались один за другим, и гости быстро хмелели. Кто-то уже лил дорогой коньяк на скатерть, кто-то испачкал мундир в салате, дамы то и дело взвизгивали и томно обмахивались кружевными платочками.

Пластинка с произведениями Моцарта была удалена с патефона, на ее место поставили другую, с вальсами Штрауса. Некоторые офицеры, опрокидывая стулья, уже тащили своих дам танцевать.

Потом как-то резко все смешалось. Фон Риббель свысока взирал на разгулявшихся подчиненных в монокль. Официанты торжественно внесли горообразный тортсо множеством зажженных свечей. Гости дружно взревели: "Хайль!" Свет был потушен, зажгли свечи в канделябрах на стенах.

Шарц, перекрывая голоса и музыку Штрауса, затянул "Хорста Весселя", в углу доктор Кетцель мрачным, гнусавым голосом декламировал стихи о прекрасной Лорелее двум надзирательницам с мужскими ухватками из женского сектора.

В уши Хармана лезли со всех сторон взбудораженные спиртным голоса:

– … германцы… ик… не должны испытывать жалости к низшим… ик… расам! Мы их победили, и теперь можем с ними делать все, что хотим!..

– … а я вам говорю, что вы – болван! В других лагерях уже давно используют детей для работ, а у нас, кроме как жрать и спать, они ни на что не годны!..

– … до отпуска осталось двадцать дней. Конечно, война, особо не разгуляешься, но можешь мне поверить, Карл, я-то найду, где и как поразвлечься!.. Посидим со старыми дружками, споем, а потом завалимся к бабам!..

– … а комендант-то наш – парень не промах! В буквальном смысле слова! Тренируется в стрельбе через день… В "лазарете". Предпочитает по детям: они маленькие – в них стрелять труднее…

– … люблю вкусно, с чувством и, с расстановкой поесть!..

– … девочки, не дайте погибнуть от любви одинокому офицеру!

– … а вы – шалун, доктор! Зачем вы берете меня за руку?..

Начинало сильно пахнуть смесью пота и французских духов. Харман встал и вышел на веранду. Там, уперевшись лбом в деревянный столбик навеса, не видя никого и ничего вокруг себя, с бокалом в руке горько плакал пьяный штурмбанфюрер Фельдер.

– Что случилось, Карл? Почему ты плачешь? – спросил Харман, положив руку на плечо штурмбанфюрера.

– Инга… Инги и Фридриха больше нет, – с трудом выговорил Фельдер.