Джеймс Стивенс - Кувшин золота

Тут ее осенило. Лепрекон похитил ее детей! Она объявила лепреконам такую месть, от которой содрогнулись бы люди. В самом разгаре ее упоения из леса вернулся Философ и закрыл дверь.

Тощая Женщина набросилась на него:

— Муж! — сказала она. — Лепреконы с Горта-на-Клока-Мора похитили наших детей!

Философ посмотрел на нее.

— Похищение детей, — сказал он, — многие столетия было излюбленным занятием эльфов, цыган и разбойников Востока. Обычно это делается посредством нападения на какое-либо лицо и требования за него выкупа. Если выкуп не платится, у пленника могут отрезать ухо или палец и послать тем, кого это интересует, с заявлением, что через неделю за этим последует рука или нога, если только не будут выполнены соответствующие распоряжения.

— Ты понимаешь, что похитили наших собственных детей? — спросила Тощая Женщина в сердцах.

— Никоим образом, — ответил Философ. — Этому порядку, однако, редко следуют эльфы: они обычно крадут не за выкуп, а из любви к краже или по другим темным и, вероятно, важным причинам, и жертву свою держат у себя в замках или дунах, пока с течением времени та не забудет о своем происхождении и не станет мирным гражданином государства эльфов. Похищение детей никоим образом не ограничивается людьми или эльфийским народом.

— Чудовище, — прошипела Тощая Женщина, — будешь ты меня слушать?

— Никоим образом, — ответил Философ. — Многие хищные насекомые практикуют этот обычай. К примеру, муравьи — почтенный народ, живущий прекрасно обустроенными сообществами. Они развили самую сложную и искусную цивилизацию, и часто предпринимают дальние колонизаторские и другие экспедиции, из которых возвращаются с богатой добычей тли и других насекомых, которые становятся слугами и домашним скотом республики. Поскольку они не убивают и не едят своих пленников, эту практику можно также назвать похищением. То же самое можно сказать о пчелах, крепком и трудолюбивом народе, живущем в шестиугольных кельях, который почти не подвержен потрясениям. Было замечено, что иногда при отсутствии у них своей собственной матки они похищают ее у более слабых соседей и используют для своих нужд без стыда, без милосердия и без угрызений совести.

— Ты что, ничего не понимаешь? — воскликнула Тощая Женщина.

— Никоим образом, — отвечал Философ. — Субтропические обезьяны, как говорят, похищают детей, и нам сообщают, что они обращаются с ними весьма бережно, делятся с ними кокосовыми орехами, бататом, плантанами и другими экваториальными плодами с большой щедростью, а также переносят своих нежных пленников с дерева на дерева — часто на большом расстоянии друг от друга и от земли — с величайшей осторожностью и предупредительностью.

— Я ложусь спать, — сказала Тощая Женщина, — твоя каша на полке.

— В ней осталось мясо, дорогая? — спросил Философ.

— Надеюсь, что да, — ответила Тощая Женщина и прыгнула в постель.

В ту ночь Философа поразил самый экстраординарный приступ ревматизма из всех, какие он только знавал, и ему ничуть не становилось легче до самого утра, когда серый рассвет погрузил его хозяйку в тяжелую дрему.

Тощая Женщина встала в то утро очень поздно, а когда проснулась, нетерпение ее было столь велико, что она едва смогла позавтракать. Сразу же после того она надела свою шляпку и шаль и двинулась через сосновый лес по направлению к Горту-на-Клока-Мора. В краткий срок добралась она до каменистого поля, подошла к дереву в юго-восточном его углу, подняла камешек и громко постучала по стволу.

Стучала она по-особенному, два раза, потом три раза, а потом один. Из норы раздался голос:

— Кто там, извините?

— Бан на Дройд[11] с Инис-Маграта, и вы это прекрасно знаете.

— Иду, иду, Благородная Леди, — сказал голос, и через мгновение лепрекон выпрыгнул из норы.

— Где Шеймас и Бригид Бег? — строго спросила Тощая Женщина.

— Откуда же мне знать, где они? — ответил лепрекон. — А разве их нет дома?

— Если бы они были дома, я не пришла бы сюда, — был ответ Тощей Женщины. — Я считаю, что они у вас.

— Обыщите меня, — предложил лепрекон, распахивая жилет.

— Они там внизу, в твоем домишке, — рассердилась Тощая Женщина, — и чем скорее вы их выпустите, тем лучше будет для тебя и для пяти твоих братцев.

— Благородная Леди, — ответил лепрекон, — вы можете сами спуститься в наш домишко и посмотреть. Большего мне для вас не сделать.

— Я туда не влезу, — сказала она. — Я слишком большая.

— Вы же умеете делаться маленькой, — ответил лепрекон.

— Но у меня может не выйти стать снова большой, — сказала Тощая Женщина, — а тогда командовать начнешь ты и твои грязные братцы. Если вы не отпустите детей, — продолжала она, — я подниму на вас Ши Крогана-Конгайле. Вы знаете, что случилось с клуриканами Ойлеана-на-Глас после того, как они украли дитя Королевы — так вам будет еще хуже. Если до восхода луны дети не будут в моем доме, я пойду по своим. Так и скажи своим пятерым гнусным братцам. Будь здоров, — добавила она и зашагала прочь.

— И ты будь здорова, Благородная Леди, — ответил лепрекон и стоял на одной ноге, пока Тощая Женщина не скрылась из виду, а после этого скользнул обратно в нору.

Возвращаясь домой через сосновый лес, Тощая Женщина увидела Михаула МакМурраху, следовавшего в том же направлении, и брови его были сдвинуты в затруднении.

— Господь с тобой, Михаул МакМурраху, — сказала она.

— Господь и Святая Мария с вами, мэм, — ответил тот. — У меня сегодня тяжелый день.

— Почему бы и нет? — сказала Тощая Женщина.

— Я пришел переговорить с вашим мужем об одной важной вещи.

— Если тебе нужно поговорить, то ты пришел в нужный дом, Михаул.

— Да, он — большой человек, — сказал Михаул.

Через несколько минут Тощая Женщина заговорила снова.

— Я уже чувствую вонь от его трубки. Иди-ка ты теперь к нему, а я побуду на улице, а не то от ваших голосов у меня разболится голова.

— Что угодно вам, мэм, то угодно мне, — промолвил ее спутник и вошел в домик.

У Михаула МакМурраху была веская причина для затруднений. Он был отцом одного лишь ребенка, и это была красивейшая девушка во всем мире. Грустно было только то, что совершенно никто не знал, что она красива, и не знала этого даже она сама. Иногда, купаясь в заводи горной речки и видя свое отражение в тихой воде, она думала, что выглядит симпатично, а потом ею овладевала глубокая грусть, ибо какой толк быть симпатичной, если некому оценить твою красоту? Красота — тоже бесполезность. Искусство так же, как и ремесла, грация так же, как и польза, должны стоять на рынке, чтобы гомбины могли оценивать их.