Александр Житинский - Плывун

Ах, как грустно и печально! Как судьба страшна!

Оттого необычайно музыка слышна.

То ли пение блаженных, то ли просто вой

Наших душ несовершенных в битве роковой.

Вот умрем мы и предстанем пред лицом Творца,

И бояться перестанем близкого конца.

Только музыка Вселенной будет нам опять

О загубленной и бренной жизни повторять.

Пойте жалобнее, флейты! Мучайтесь, смычки!

Пропоют ли нам о смерти слабые сверчки —

О тоске своей запечной, о немой любви,

О разлуке бесконечной в медленной крови?

Мы послушаем и всплачем. Музыка-душа!

Ничего уже не значим, плачем не спеша,

На судьбу свою слепую издали глядим,

Заглушаем боль тупую пением глухим.

Дальше была проза, а когда стала тесна и проза – начались поиски других общностей, увлечение роком, цикл «Записок рок-дилетанта», и организация рок-фестивалей была для Житинского таким же жизнетворчеством, каким для поэтов Серебряного века стали их радения в обществе сектантов, а для постмодернистов – их занудные хэппенинги. А потом Житинский и вовсе виртуализировался, превратившись в одного из самых активных персонажей Интернета. Здесь он наконец утолил свою мечту, которую пытался осуществлять и в поэзии, и в любви: общаться с максимальным количеством людей, не сближаясь с ними слишком. Общаясь – душами. Или, по крайней мере, самолюбиями. Втиснуть всего себя в стихи Житинский не мог и не хотел. В прозе он преуспел значительно больше, в общении с музыкантами – тоже, хотя и по-иному, а в Сети наконец совместил общность и неприкосновенность. Но стихи – вторая ступень эволюции Житинского после инженерства – остались его слабостью: в поэтической обсуждалке своего виртуального ЛИТО имени Стерна он бывает чаще всего.

Можно ли быть хорошим поэтом, не обладая ярко выраженным темпераментом поэта? Житинский, по-моему, доказал, что можно. Говоря в полный голос, впадая в надрыв, он тут же смущается и, как правило, стихи комкает. Но когда ему хочется быть нежным, или сентиментальным, или уютным, или попросту добрым, – он тут же обретает свой голос. Такого голоса в то время не было больше ни у кого, да и потом, пожалуй, подобные обертона в русской лирике были редкостью. Позиция отказа от борьбы, ухода от противостояния была очень не советской и очень христианской, ибо Житинскому и его героям проще отказаться от чего-либо, чем бороться за это. Но если речь заходит о чем-то, от чего отказываться нельзя, – эти герои становятся тверже кремня. И в стихах Житинского это чувствуется, пожалуй, отчетливее, чем в его легкой и элегической ранней прозе (поздняя гораздо жестче).

Эта очень естественная, местами на грани разговорности, поэзия не была особенно популярна в семидесятые. Но Житинского ценил знаменитый учитель лучших ленинградских поэтов и сам прекрасный поэт – Глеб Семенов. И девушкам его стихи нравились, что немаловажно. А когда я эти стихи стал у Житинского брать и показывать однополчанам (я тогда служил в армии в Питере), они неожиданно очень полюбили сначала его армейский цикл, а потом и любовную лирику. И когда некоторые его ранние стихи появились на страницах «Собеседника» – с опозданием на двадцать лет, – отзывы были восторженные. Может, время для грустной, непосредственной и ироничной лирики Житинского наконец пришло?

Во всяком случае, его дело было все это написать, зафиксировав уникальный, противоречивый и в то же время цельный душевный опыт. Он это сделал – а остальное зависит от нас, его читателей, которые с радостью и грустью смогут узнать в этих стихах себя.