Александр Варго - Медиум

Сознание держится на тонкой ниточке. Пусть так – минуту назад вообще не было никаких мыслей. Тянущая боль в левом мизинце, горло першит, в ушах – звенящая пустота, кожу жжет, такое ощущение, будто в голову вбили винные пробки. Голос доносился откуда-то изнутри, из пострадавшего мозга:

– Профессор, не могу поверить, это чудо! Убедитесь сами – он живой. Чертовщина какая-то… Молчали девятнадцать каналов энцефалографа, ни всплесков, ни кривых. Самописцы рисовали пустое место. Мозг был мертв, Леонид Захарович, уж можете мне поверить. Собирались отключить аппаратуру, Оленька всегда так делает в подобных случаях…

В голосе молодого хирурга слышались возмущенные нотки. Возвращение больного в мир эмоций, красок, образов здесь, похоже, не приветствовалось. Ресницы пациента задрожали. Голубые глаза открылись, и взгляд устремился к серому кафельному потолку. Над больным склонились двое.

– Любопытно, Саша, любопытно… Триумфальное возвращение, так сказать. Как говорится в молодежной среде, слов нет, одни вау. Он ударился головой?

– Еще как, Леонид Захарович. Увернулся от пуль, погнался за перцем, который его подкарауливал, как-то глупо оступился, упал и… затылком об асфальт.

– Неплохо, Саша, неплохо… – пожилой коллега думал о своем. Грушевидная голова мерно покачивалась. – В отличие от Эсхила, нашему клиенту страшно повезло.

– А что у нас с Эсхилом, Леонид Захарович?

– Драматург такой был греческий. Погиб, когда орел уронил на него живую черепаху. Принял лысую голову Эсхила за камень и хотел расколоть об нее панцирь… Любопытный случай, не скрою, коллега, удивительное, как говорится, рядом. Но скажу тебе откровенно, юный друг, знавала медицина прецеденты и поярче. Даже в нашей больнице. Вспомни электрика Беломатова, что свалился с двенадцатого этажа строящегося здания. Его уже выписали, нет? А картинки на твоем энцефалографе… ты знаешь, есть у меня старинный приятель – бывший, кстати, участковый терапевт и прекрасный мануалист с обширной частной практикой – так этот парень умеет играючи отключать сознание. Просто переводит его на ноль – и всё. Глаза открыты, лицо вменяемое. А самого – нет. Летает в космосе, ума набирается у вселенского разума, временами даже будущее видеть был способен. Но что-то я загнул, Саша.

– Загнули, Леонид Захарович, – согласился молодой доктор, – уж наш пациент наверняка не отключал сознание. Просто ему дико повезло.

«Повезло, – лениво ворочал извилинами „триумфально“ вернувшийся, – осталось склеить разбитую вазу и начать верить в Господа Бога нашего». Дрогнули уголки губ – в мыслях полная неразбериха, память – грандиозное месиво, но почему-то всплыл в ней любопытный факт, как один чудаковатый американец, повздорив с супругой, принялся лупить себе в голову из гвоздезабивочного пистолета. Двенадцать гвоздей извлекли хирурги из черепа – ни один не повредил мозг. Да и был ли там мозг?

– Посмотрим его историю болезни… – бормотало заслуженное светило медицины большого сибирского города. – Что за везунчик у нас тут объявился… Гордецкий Вадим Сергеевич, родился седьмого января 73-го года… Что за неучи, право слово. «Родился» – изобретение советской власти, насилие над русским языком. Следует писать – «рожден такого-то числа такого-то года». Тэ-кс… Семейное положение… («Герой-любовник», – уныло подумал пациент, – в порочащих связях замечен дважды), проживает в нашем городе, временно неработающий, уволен из аналитического отдела службы безопасности торгового дома «Радуга», с 2004-го по 2005 год преподавал психологию на факультете общественных наук гуманитарного университета. Не главарь ОПГ, уже хорошо, а то зачастили что-то… – дальше было долгое молчание, потом хирург отбросил карту. – Хорошо, Саша, скрупулезно обследуй это комнатное растение и постарайся, чтобы оно не загнулось. Будем надеяться, подозрения на гематому не подтвердятся… Ты все еще удивлен, Саша?

– Любопытная дата рождения, не находите, Леонид Захарович?

– Седьмое января? Ты думаешь, она что-то значит? – профессор с трудом сдерживал хохот.

«Ничего не значит, – подумал больной. – Мне по духу ближе конфуцианство».

– Да нет, Леонид Захарович, просто любопытно, – молодой доктор, казалось, смутился.

– Исключительно русское словосочетание – «Да нет», – съерничал профессор. – Продолжайте, коллега, у вас неплохо получается. Поместите вашего божественного пациента в отдельную палату на четвертом этаже. Постоянный контроль и ухаживать, как за собственной мамой. А далее посмотрим, что ему уготовано в жизни – гениальность или легкий дебилизм…

Свет погас, театр опустел. Больной начал судорожно выкарабкиваться из зыбучих песков, в которые превращалась в его сознании больничная каталка.

Он медленно возвращался в нормальное состояние. Пришла болезненная чувствительность. Он не помнил, как его перевозили в отдельную палату на четвертом этаже, провалился в огнедышащую бездну, жарился, румянился по бокам. Очнулся в темноте и вновь поплыл по адскому кругу. Образы носились в голове, сменяя друг друга. Скрипела подъездная дверь, визжала женщина, из темноты вываливалось чудовище, сверкая фосфорными клыками… Дверь в аналитический отдел службы безопасности гигантского торгового дома, с табличкой, остроумно извещающей: «Использовать только для входа и выхода!», вечно зевающий Роман Переведенцев; серый от недосыпа босс Григорий Ильич, перманентно недовольный сотрудниками и сетующий на ленивое человечество – мусульмане, дескать, отдыхают в пятницу, иудеи в субботу, христиане в воскресенье, пьющие в понедельник, буддисты медитируют постоянно, а РАБОТАТЬ кто будет?.. Потом извне, из упрятанных за кадром форсунок, заструились завитки белого тумана, поползли, образуя вихрящуюся дымку. Туман клубился – и вдруг развеялся. Появилась металлическая решетка с дверцей – когда-то крашеная, нынче облезлая и некрасивая. Рваный линолеум на полу, за решеткой коридорная система, двери, кургузые плафоны. Целый пласт сохлой штукатурки и желтая от старости рукописная стенгазета почти отвалились от стены и зависли над скамейкой. Под штукатуркой что-то сверкнуло – вспыхнуло, посыпались голубые брызги. Из ничего образовалось пламя – жадное, необузданное и кинулось вылизывать стену. Занялась газета, свернулась, огненный ком обрушился на скамейку. Решетку и проход уже заволакивало густым дымом… И словно надавили кнопку на пульте дистанционного управления – резкая смена образа. Пошел обратный отсчет – Григорий Ильич, тихо поминающий озверевшее от безделья человечество; подъезд, пропитанный смрадом вешних канализационных вод, хрустящий пластик под ногами, очень своевременная мысль, что в так называемых приличных домах проживают такие же свиньи, как и везде, только уборщикам платят больше…

Очнулся Вадим Сергеевич Гордецкий не в Америке, неведомо в какой больнице, а утром и у себя на родине. Просторная палата отливала какой-то ненормальной, нерусской чистотой. Вяленая мимоза на подоконнике, капельница (слава Богу, неработающая), приличная кровать, способная при нужде вместить не только Вадима, но и медсестру с длинными ногами, которая в данный момент возилась со своими баночками, стоя к нему спиной. Усмирив эротическое видение и придя к мысли, что в ногах имеется-таки правда, Вадим пошевелил конечностями и предпринял попытку подняться. Ниже шеи не болело. За окном на березе переливались глянцем крохотные листочки. Месяц май в этом году выдался неприлично холодным (уместнее сказать, морозным), природа совершенно не хотела просыпаться.

– Стоп, стоп, – медсестра среагировала на скрип пружин. Звякнули баночки. – Что за леопард приготовился к прыжку? Свалитесь с кровати, больной, умрете, а меня потом из-за вас уволят… – она повернулась, показав вздернутый носик, заправленные под шапочку золотистые кудряшки, и принялась весело отчитывать больного. «А ведь не только в ногах есть правда, – продолжал ученые наблюдения Вадим. – Вполне достойный видеоряд».

– Во-первых, здравствуйте, – улыбнулся он, превозмогая канонаду внутри черепа. На всякий случай прекратил попытки встать и стал ожидать ответа симпатичной медсестры.

– И вам не болеть, – прыснула девушка, подошла к нему, вытянула из-под спины подушку и прислонила к изголовью. Стало легче.

– Вот так, больной, и не вздумайте шевелиться. Сейчас сообразим укольчик, а потом полный покой, пока не придет доктор и не скажет что-нибудь доброе. Сожалею, но вам придется во всем меня слушаться.

– Строго тут у вас, – Вадим лихорадочно соображал, в какое место она собирается вонзить иглу. Судя по загадочной улыбке, с которой девушка подвезла тележку и выбрала самый здоровый из шприцов, это было не плечо.