Молчание (СИ) - Булахов Александр

Весеннее солнышко приветливо пробежалось лучиками по оконному стеклу и осветило рабочий ежедневник заведующего терапевтическим отделением Максима Викторовича Магамединова.

Максим Викторович допил кофе и поставил пустой стакан на стол. Он потянулся огромной лапищей к рабочему телефону, собираясь позвонить жене и спросить, как она добралась на работу. Несмотря на то, что его брак с Катериной длился уже почти двадцать лет, чувства к любимой и единственной жене у него не остыли. Он звонил ей каждое утро, сразу после того, как выпивал кружку кофе, и приступал к работе только тогда, когда был точно уверен, что она добралась на работу и что с ней все в порядке. За пару минут утреннего телефонного разговора он раз пять, а то и больше, ухитрялся повторить ей, что очень любит.

В дверь его кабинета кто-то трижды постучал. Максим Викторович отпрянул от телефона, словно его могли застукать с поличным на месте преступления.

— Войдите! — гаркнул он.

В кабинет несмело вошла пожилая женщина. Беспорядочные седые пряди волос свисали на ее лоб. Она поправила их слабой дряблой рукой и заговорила:

— Здравствуйте, Максим Викторович. Просьба у меня к вам… Вы уж выпишите меня сегодня, а? Очень вас прошу.

— И куда вы торопитесь? Куда спешите, Мария Ивановна? — улыбаясь, спросил Магамединов. — Давление у вас высоковато, моя хорошая. Сто девяносто на сто десять — это не шутки. Еще надо недельку полежать под присмотром врачей.

— По дому соскучилась — страсть. Да и холодно у вас тут чисто в погребе. Зябко…

— Шутите что ли? — удивился заведующий терапевтическим отделением — У нас топят так, что я готов до рубашки раздеться.

— Это у вас. А у нас в палате холод нестерпимый. Я вон и кофту одела, и одеялом накрылась, и все одно…

Максим Викторович протянул женщине градусник и ласково, но твердо сказал:

— Идите, моя хорошая, в свою палату. Измерьте пока температуру. А я минут через десять к вам загляну, и мы обо всем с вами поговорим.

Мария Ивановна послушно взяла градусник и тихо удалилась. Магамединов снял трубку телефонного аппарата и после первого длинного гудка нажал кнопку с цифрой «четыре».

— Аллочка, — обратился он к старшей медсестре. — Измерь давление у Сарнацкой и вколи ей успокаивающее. Потом передай всем, что собрание сегодня переносится на десять часов утра.

Максим Викторович переключился на городской и дождался, пока его жена поднимет трубку.

— Катя, как доехала?.. Все нормально?

— Ну, раз с тобой разговариваю, значит все тип-топ.

— Слава Богу, а то я что-то разволновался.

Катя не выдержала и звонко засмеялась:

— А ты каждый день в одно и то же время волнуешься, дорогой. Слушай, это у нас семейная традиция уже. Семнадцать лет живем — и каждое утро ты волнуешься. Вот, что я тебе скажу: это любовь, Максимушка. Между прочим, я тоже волнуюсь регулярно, когда ты по вечерам в своей больнице задерживаешься.

— Ну, пожужжи, пожужжи, еще немножко, — заулыбался в трубку Магамединов. — Так приятно слышать твой голос.

На что Катя ему сразу же ответила:

— Приходи сегодня пораньше, пожужжим вместе.

Где-то в середине разговора дверь в его кабинет без стука открыла Елена Степановна Круглова. Маленькое помещение заполонил приятный запах духов и дорогой косметики. Она прошла мимо заведующего терапевтическим отделением, села на диван и включила электрочайник.

«Вот же, террористка, — пронеслась мысль в голове Магамединова. — Ну, как на это все реагировать? Ущипнуть за задницу или сделать строгий выговор?» Только утро началось, а у него мысли теперь будут только об одном.

— Ну, все, любимая, до встречи! Мне пора руководить. Целую! — попрощался с женой Максим Викторович и положил трубку.

— Привет! — произнесла симпатичная женщина лет тридцати с хвостиком, положив ногу на ногу. — Я чаю попью и пойду работать.

— Попей, — медленно протянул заведующий и уставился на открытые колени Кругловой.

— Максим, у тебя с женой давно секс был?

— А? — резко покосившись в сторону, опомнился Магамединов. — Сегодня утром.

— Не вериться что-то.

— Прости. Сколько работаю в больнице, столько и ловлю себя на мысли, что женщины в белых халатах — это лучшее средство от импотенции.

— И это говорит муж моей сестры. А ты не боишься, что я тебя Катюшке сдам?

— Не боюсь я тебя, Ленка. Если б хотела сдать, то давно бы сдала. Вот скажи, родственница, с кем мне тут еще поговорить, как не с тобой, а?

Закипела вода. Круглова насыпала в кружку заварку и залила кипятком.

— Да, тяжелый случай! Может даже неизлечимый. Ну, да ладно, проехали. Слышала, Шарецкий на твое место метит.

— Знаю. После того, как главврач его на последнем банкете похвалил, он из кожи вон лезет, показывает свой ум да хватку.

— Тебя это не пугает?

— Не пугает. Ума у него маловато, а амбиций много. Я таких не боялся и не боюсь. Пустышки они.

Круглова взяла кружку чая и сделала несколько маленьких глотков.

— А если главврач так не думает?

Магамединов встал, обошел стол, присел на его краешек и наклонился к Кругловой.

— Лена, сама подумай. Хлебников, может, от чудес медицины и далек, но мужик он толковый. Людей насквозь видит, знает, кто на что способен. Меня больше Беленький беспокоит. Чувствую, наломает он дров со своими экспериментами. Евгеника настоящая. Уволить бы его пока не поздно.

— Глупо верить слухам. Инга наплела эту чушь, а ты все никак успокоиться не можешь.

— Дай мне время, выведу его на чистую воду. Я Инге доверяю как себе. Мы с ней вместе учились и вместе подвиги трудовые начинали. Не станет она мелко шкодить и тень на плетень наводить, даже с досады.

— Бабник ты не исправимый. Все бабы у тебя: молодцы и красавицы, — шутливо поддела мужа своей сестры Елена Степановна и допила последние капли чая.

— А ты первая, Ленок, что скажешь, вру?

— Нет, это как раз чистая правда, родственничек, — польщенно засмеялась Круглова, помыла свою кружку и заодно стакан из-под кофе. — Говорят, собрание в десять.

— Да, в десять. Не опаздывай.

Максим Викторович, как и обещал, заглянул в шестнадцатую палату к Марии Ивановне Сарнацкой. В палате, кроме нее, лежало еще пять страдальцев, которые так же просились домой, но заведующий отделением не спешил никого из них выписывать, имея на это свои веские причины.

Визуально палату можно было разделить на две стороны. В каждой стороне у стенки стояло по три кровати. В правой стороне — на одной из кроватей сидела красивая девушка Вика и ела сочное яблоко. На второй лежала Сарнацкая и читала газету. На третьей кровати — у самого окна — расположилась Василиса, женщина лет сорока пяти, она не отрывала взгляда от своего зеркальца, стоящего на тумбочке и старательно расчёсывала свои непослушные волосы.

В левой стороне на одной из кроватей спала Макаровна, от которой исходила ужасная вонь, перемешанная со свежим перегаром. Кровать посередине была заправлена и ждала нового больного. А на третьей кровати, что находилась у окна, сидела Чеславовна — старушка «божий одуванчик», которая практически всегда говорила ласковым голосом, но иногда забывалась и внезапно превращалась в свирепого монстра, хорошо знающего матерный язык.

Магамединов остановился в центре палаты и обвел женщин своим суровым взглядом. Ему не понравилось то, что в палате ощущался перегар. Посмотрев серьезным и злым взглядом на Макаровну, он мысленно приказал себе не заводиться. Дура, полгода назад перенесла такую сложную операцию на сердце, практически с того света ее достали, а она этого совершенно не ценит. Ведь судьба дала второй шанс, почему бы не задуматься об этом?

— Доброе утро, дорогие мои, — громко произнес он и почувствовал, как его лицо наливается злой краской.