Брэм Стокер - Талисман мумии

Происходящее уже, казалось настолько реальным, что мне не верилось, будто все это могло случиться раньше. И все же, события, сменившие друг друга, были не новыми, незнакомыми, а вполне известными, ожидаемыми. Подобным образом с нами шутит память – к добру или злу, радости или боли, счастью или беде. Вот почему наша жизнь сладостно-горькая и то, что свершилось, становится вечным.

И вновь замедлял ход лёгкий ялик и скользил – от жгучего июльского солнца к прохладной тени плакучих ив – по ленивым водам, блестя вёслами, с которых стекала вода, и я стоял в качающейся лодке, а она сидела недвижно и проворными пальцами отводила от себя случайные веточки и упругие сучья движущихся деревьев. Вновь вода казалась золотисто-коричневой под шатром прозрачной зелени, а травянистый берег носил изумрудный оттенок. Вновь мы сидели в прохладной тени, окружённые мириадами природных звуков, а наш приют уносил нас в сонное царство, в котором великий мир с его волнениями, бедами и ещё более тревожащими радостями мог быть с успехом забыт. Вновь в этом блаженном уединении юная девушка, отринув условности чопорного и жестокого воспитания, рассказала мне мечтательно и просто об одиночестве своей новой жизни.

С лёгкой грустью она поведала о том, как подавляло в их просторном доме всех слуг величие отца и дочери, а потому доверию и сочувствию в нем не нашлось места и даже лицо её отца казалось столь же отдалённым, как старая сельская жизнь на нынешний взгляд. Ещё раз моя мужская мудрость и опыт прошлых лет оказались у ног этой девушки. Похоже, они сделали это по собственной воле; ведь личное «Я» было не в счёт и лишь повиновалось необходимым приказам. И снова летящие секунды бесконечно множились, потому что в таинстве снов реальности сливаются и обновляются, изменяются, но остаются прежними, – словно душа музыканта, вложенная в Фугу. Так же и память замирает снова и снова, погружаясь в сон.

Похоже, совершенный покой никогда не наступит. Даже в Эдеме змей качает головой меж отягчённых ветвей Древа Познания. Тишина бессонной ночи нарушается рёвом лавины, бурлящим свистом внезапных наводнений, звоном колокола, сопровождающим бег паровоза через сонный американский городок, шлепание далёких лопастей в открытом море.

Что бы это ни было, оно нарушает чары моего Эдема. Шатёр зелени над нами, усеянный алмазными лучиками света, казалось, подрагивает от непрестанных ударов лопастей, а неугомонный колокол звенит, не собираясь умолкнуть…

И вдруг ворота сна широко распахнулись и мой пробуждающийся слух уловил источник беспокоящих звуков. Пробуждение было достаточно прозаично – некто стучал и звонил в чью-то уличную дверь.

В своих комнатах на Джермин-стрит я неплохо приноровился к посторонним шумам: обычно меня не волновали ни во сне, ни наяву любые, даже шумные, занятия моих соседей. Но этот шум был слишком долгим, настойчивым и слишком повелительным, чтобы его можно было игнорировать.

За этим нескончаемым звуком таился активный ум и одновременно некое потрясение или необходимость.

Я не был полным эгоистом и при мысли о чьей-то необходимости, не раздумывая, вылез из постели. Машинально я поглядел на часы: было лишь три часа и вокруг зелёных жалюзи, затемняющих мою комнату, появился слабый серый тон. Очевидно, стук и звон предназначались двери нашего собственного дома, и ещё очевиднее было то, что ответить на зов было некому. Набросив халат и шлёпанцы, я сошёл вниз, к двери в прихожей. Когда я открыл её, то увидел щеголеватого грума: одной рукой он стойко нажимал на электрический звонок, а другой непрерывно грохотал в дверь колотушкой. В тот же миг, как он заметил меня, шум прекратился: одна рука машинально метнулась, чтобы коснуться полей шляпы, а другая извлекла из кармана письмо. Изящная карета стояла напротив двери и лошади дышали тяжело, словно проделали большой путь. Привлечённый шумом, рядом остановился полисмен с зажжённым фонарём на поясе.

– Прошу прощения, сэр, за беспокойство, но я получил срочный приказ и должен был стучать и звонить до тех пор, пока кто-нибудь не появится. Могу я спросить, сэр, не здесь ли живёт мистер Малкольм Росс?

– Я Малкольм Росс.

– В таком случае, письмо предназначено вам, сэр, и карета также!

Со странным любопытством я взял у него письмо. Конечно, будучи барристером[1], я время от времени попадал в необычайные ситуации, включая срочные вызовы, но подобного ещё не было. Отступив в прихожую, я прикрыл дверь, но не до конца и выключил электрический свет. Письмо было написано чужим женским почерком. Оно начиналось сразу, минуя обращение «дорогой сэр» или подобное ему.

«Вы обещали помочь мне, если понадобится, и я верю, что вы говорили серьёзно. Это время пришло скорее, чем я ожидала. Я в ужасной беде и не знаю, куда и к кому обратиться. Боюсь, у меня есть основания думать, что на жизнь моего отца покушались, впрочем, слава Богу, он все ещё жив. Но он совершенно без сознания. Были вызваны врачи и полиция, но здесь нет никого, на кого я могла бы положиться. Приезжайте немедленно, если сможете и простите меня. Полагаю, позже я пойму, что именно натворила своей просьбой о столь большом одолжении, но пока я не в силах об этом думать. Приезжайте! Приезжайте немедленно!

Боль и восторг боролись во мне, пока я читал это письмо, но надо всем довлела мысль о том, что она в беде и позвала меня – меня! Так значит, мой сон о ней имел какие-то основания. Я позвал грума:

– Погодите! Через минуту я буду с вами! – И бросился наверх.

Лишь несколько мгновений понадобилось, чтобы умыться и одеться и вскоре мы мчались по улицам так быстро, как могли выдержать лошади. Это было утро рыночного дня, и, выехав на Пикадилли, мы обнаружили бесконечный поток телег, едущих с запада, но остальная часть дороги была пуста, и мы двигались быстро. Я попросил грума сесть ко мне в карету и рассказать на ходу о том, что произошло. Неуклюже усевшись рядом, он положил шляпу на колени и заговорил:

– Мисс Трелони, сэр, послала человека с просьбой немедленно приготовить карету, а когда мы были готовы, она пришла сама, подала мне письмо и приказала Моргану – вознице, сэр, – лететь. Она сказала, что мне не следует терять ни секунды и стучать непрерывно, пока кто-нибудь не придёт.

– Да, я знаю, знаю – вы мне говорили! Но я хочу знать, почему она послала за мной. Что случилось в доме?

– Я и сам толком ничего не знаю, сэр; кроме того, что хозяина нашли в комнате без чувств, между окровавленных простыней и с раной на голове. Его до сих пор не разбудить. Нашла же сама мисс Трелони.