Артур Мэйчен - Белый народ

«КОЛДОВСТВО и святость, — сказал Амброз, — лишь это — единственные реальности. Каждая из них — своего рода экстаз, отклонение от обычной жизни».

Котгрейв заинтересованно слушал. В этот полуразвалившийся дом в северном пригороде Лондона его привел приятель. Сквозь старый сад они прошли в комнату, где дремал и размышлял над своими книгами отшельник Амброз.

«Да, — продолжал тот, — волшебство находит подтверждение в своих порождениях. Я думаю, существуют многие, кто едят сухие корки и пьют воду с радостью бесконечно более глубокой, чем обильно насыщаются так называемые „практические“ эпикурейцы».

«Вы говорите о Святых?»

«Да, и о грешниках тоже. Я думаю, что вы впадаете в самую распространенное заблуждение, ограничивая духовную сферу высшей степенью идеальности; но и крайнее беззаконие обязательно имеет свою часть в духовном мире. Обычный человек, как совокупность плоти и чувств, может быть не бoльшим грешником, чем святым. Большинство из нас являются просто нейтральными созданиями, в которых благонравие смешано с пороком. Мы карабкаемся через мир без осознания значения и внутреннего смысла вещей, и, следовательно, наша греховность и наша добропорядочность второразрядны и незначительны».

«Стало быть, вы полагаете, великий грешник будет таким же аскетом, как великий святой?»

«Великие люди всех видов оставляют несовершенные копии и идут к совершенным оригиналам. У меня нет сомнения, что многие из самых замечательных представителей среди святых никогда не делали „хороших поступков“ (используя это понятие в заурядном смысле). И, с другой стороны, те, кто прославились в самых глубинах греха, за всю свою жизнь никогда не сделали никаких „плохих деяний“».

Он на мгновение вышел из комнаты, и Котгрейв, в высшей степени восхищенный, обернулся к своему другу и поблагодарил его за то, что тот устроил их визит к Амброзу.

«Он грандиозен, — сказал Котгрейв. — Я никогда прежде не видел безумцев такого рода».

Амброз возвратился с большим количеством виски и в свободной манере угостил своих гостей. Он явно придерживался твердых норм общества трезвости, поскольку для себя принес сельтерскую воду. Налив ее в стакан, он собирался возобновить свой монолог, когда Котгрейв прервал его:

«Вы знаете, я не могу больше выдержать это, — сказал он, — ваши парадоксы слишком чудовищны. Человек может быть величайшим грешником и все же никогда не сотворить что-нибудь греховное! Как это?»

«Вы совершенно не правы, — ответил Амброз. — Я никогда не выдумываю парадоксов; жаль, но они просто не получаются у меня. Я лишь имел в виду, что человек может понимать изящный вкус Романо Конти, и все же при этом никогда не выпить пива по четыре пенса за кварту. Не более того. И это скорее трюизм, чем парадокс, не так ли? Ваше удивление по поводу моего замечания — следствие того, что вы не осознаете, что такое грех. Да, имеется своего рода связь между Грехом с заглавной буквой, и действиями, которые обычно называются греховными: убийством, воровством, прелюбодеянием и т. д. Почти такая же связь, что имеется между букварем и беллетристикой. Но я верю, что это неправильное представление — оно почти универсально — происходит в основном от нашего взгляда на этот вопрос сквозь социальные очки. Мы полагаем, что человек, совершающий зло по отношению к нам и своим соседям, должен быть очень плохим. Таков он с социальной точки зрения; но разве вы не можете представить того, что Дьявол в его сущности является исключительным уделом и страстью лишь уединенной, индивидуалистичной души? Действительно, среднестатистический убийца — в качестве только убийцы — никоим образом не означает грешника в истинном смысле этого слова. Он — просто дикий зверь, от которого мы должны избавиться, чтобы сохранить собственные шеи от его ножа. Его следует классифицировать скорее как тигра, нежели грешника».

«Это кажется несколько странным».

«По-моему, нет. Убийца убивает не от положительных качеств, а от отрицательных; у него отсутствует кое-что, чем обладают нормальные люди. Дьявол, разумеется, полностью „положителен“ — только его позитивность находится на неправильной стороне. Вы можете поверить мне, что грех в исконном, присущем ему смысле, является очень редким; вероятно, было намного меньше грешников, нежели святых. Да, ваша точка зрения очень хороша для практических, социальных целей; мы, естественно, ощущаем склонность думать, что лицо, причиняющее нам неприятности, должно быть очень значительным грешником! Очень досадно обнаружить свой карман опустошенным, и мы объявляем, что вор — очень большой грешник. По правде говоря, он — просто невоспитанный человек. Конечно, он не может быть святым; но он может быть, и часто таковым и является — бесконечно лучшим созданием, чем тысячи тех, кто никогда не нарушал отдельные законы. Я допускаю, что он служит нам большой помехой, и если мы захватываем его, то вполне надлежащим образом наказываем. Но между его неприятным асоциальным действием и злом имеется чрезвычайно слабая связь».

Становилось поздно. Джентльмен, который привел Котгрейва, вероятно, уже слышал все это прежде, так как он воспринимал их разговор с мягкой и благоразумной улыбкой. Но Котгрейв начал думать, что его новый знакомый из «сумасшедшего» превращается в мудреца.

«Вы знаете, — сказал он, — вы меня чрезвычайно заинтересовали. По вашим словам получается, что мы не понимаем реальную природу зла?»

«Нет, я не думаю, что мы не понимаем этого. Мы переоцениваем зло, и в то же время недооцениваем его. Мы берем наиболее многочисленные нарушения наших социальных установок — самых необходимых и очень важных правил, которые сохраняют человеческое общество в целости, — и нас пугает распространенность „греха“ и „зла“. Но, в действительности, это ерунда. Возьмем, например, воровство. Испытываете ли вы какой-либо ужас при мысли о Робин Гуде, разбойниках с шотландских холмов семнадцатого столетия или современных дельцах?

С другой стороны, мы недооцениваем зло. Мы придаем такое огромное значение „греху“, когда кто-то влезает в наши карманы (или к нашим женам), что совершенно забываем ужасность истинного греха».

«И что же есть грех?» — спросил Котгрейв.

«Думаю, следует ответить на ваш вопрос другим. Каковы были бы ваши ощущения, если бы ваша кошка или собака начали разговаривать с вами человеческим языком? Вас бы поразил ужас, я уверен в этом. А если бы розы в вашем саде запели чудесную песню, вы бы сошли с ума. Или предположите, что камни в мостовой начали раздуваться и расти на ваших глазах, или если галька, которую вы видели ночью, утром дала бы каменистое цветение? Эти примеры могут дать вам некоторое представление о том, что такое настоящий грех».