Хуан Мильян - Цианистый калий… с молоком или без?

Грегорио. Добрый вечер. Я сию минуту заканчиваю.

Сокорро. Ничего, ничего. Позвоню потом. Мне не к спеху. Какое горе! Это ужасно! (Идет к двери. К Энрике.) Знаете, на кого, мне показалось, похож этот сеньор в плаще?

Энрике. Знаю. На дона Грегорио.

Сокорро. Какое горе! Вот она, жизнь! Боже милостивый! Пойду еще раз взгляну на бедняжку. (Входит в дедушкину комнату.)

Грегорио (в трубку). Ладно… Не опаздывай… Нет, ничего… Ну, пока… (Кладет трубку.) Вот и все.

Энрике. Будьте осторожны, дедушка. Некий Марсиаль со своими молодцами окружил квартал.

Грегорио. Значит, самое время идти. Когда Марсиаль на страже — опасности никакой. Это наш городской сумасшедший.

Энрике. Дедушка… Я хочу просить вас об одном одолжении.

Грегорио. Смелее, сынок. Если это в моих силах…

Энрике. Не знаю, как начать… Затрудняюсь. (Пауза.) Дедушка… Я нехороший. Да, да, нехороший.

Грегорио. Смелее, мой мальчик, смелее… Речь идет о Марте. Верно?

Энрике. Да, дедушка. Марта — замужняя женщина. И то, что я сделал, — нехорошо. Ее муж… был моим другом… моим учителем… Благодаря ему я научился всему, что умею… Грегорио. Вы с Мартой любите друг друга, верно?

Энрике. Верно, дедушка.

Грегорио. А у нее есть деньги?

Энрике. Смотрите… (Показывает ему содержимое чемоданчика с драгоценностями.) Ну, есть у меня вкус?

Грегорио. Браво, мальчик! Тебя мучает совесть? Да ты просто артист! А добряк муж наверняка и понятия ни о чем не имеет, верно? (Смеется.) Некоторые мужья никогда не догадываются.

Энрике. И в самом деле, он ничего не знает.

Грегорио. Ну, молодец! (Хитро смеется.)

Энрике. Муж Марты, доктор Молинос, мой друг, мой учитель… в этом чемодане… и в шляпной коробке.

Грегорио. Энрике!

Энрике (представляя их друг другу). Доктор Молинос… Мой дедушка.

Раскат грома.

Грегорио. Рас…

Энрике. Расчлененный.

Грегорно. Марта в курсе?

Энрике. И не догадывается. Армандо неожиданно узнал о наших отношениях, у меня не было выхода: пришлось сделать ему вскрытие… к сожалению, живому. А теперь жалею. Я не собирался заходить так далеко… но потерять Марту… с драгоценностями… Я просто обезумел! А в доказательство, что все это чистая правда, я привез его с собою и собирался сдать в багаж, до Памплоны. Потому что больше всего на свете он любил праздник Санфермин. Как он кричал на корриде! А когда быков гнали на арену, он бежал впереди, в белых штанах и в баскском берете! Сердце радовалось глядеть. Вылитый англичанин. (Пауза.) По-вашему, я плохо поступил?

Грегорио. Я всегда говорил, что ты далеко пойдешь, мой мальчик… Когда ты был ребенком, эта семейка, эти чудовища, называли тебя садистом.

Энрике. Я хочу попросить вас: возьмите его с собой. И при первой же возможности отправьте багажом в Памплону. Он будет вам очень признателен.

Грегорио. Удача в жизни — первое дело. Ты мне сегодня очень помог, и я не могу тебе отказать. Чемодан и шляпную коробку?

Энрике (обнимает его). Спасибо, дедушка. Никогда этого не забуду.

Грегорио. Чепуха. Ты — мне сегодня, я — тебе завтра.

Шум.

Энрике. Скорее! Прячьтесь! По-моему, сюда идут.

Дедушка снова прячется в шкаф, входит Лаура.

Лаура. Энрике, ты один? Я рада. Как это понять? Шутки шутишь?

Энрике. Не понимаю, о чем ты.

Лаура. Прекрасно понимаешь, но со мною шутки плохи. Кто это лежит в гробу, с таким серьезным видом, будто покойник?

Энрике. Как — кто? Дедушка. А кто же еще?

Лаура. Ха-ха! Как бы не так! Дедушка был гораздо противнее. А этот похож на баска.

Энрике. Ну, знаешь, некоторые со смертью выигрывают внешне, а потом, конечно, опять меняются. Я изучал этот вопрос, Лаура. Становятся совсем бледными, нос заостряется. А это всегда красит.

Лаура. А усы?

Энрике. Заметила? Усы… ну и как? Идут ему? Я считаю, что мужчине вообще следует носить усы. Усы и военная служба — единственное, что отличает мужчину от женщины.

Лаура. У дедушки никогда не было усов! Еще чего! Ни бороды!

Энрике. Какая чушь! У всех мужчин есть усы. Просто одни их бреют, а другие нет, но я считаю, что надо носить усы. Усов нет только у слона. Из-за хобота, я полагаю. Но зато слон обладает памятью. (Впадает в задумчивость.)

Лаура. Ты меня за круглую дуру принимаешь?

Появляется донья Сокорро.

Сокорро. Бедняга! Такой серьезный лежит, подумать только! Да, Лаура, спроси своего брата, когда остальные музыканты придут.

Лаура. Оставьте меня, донья Сокорро, не до вас. Она утверждает, что должны прийти музыканты из ансамбля. Якобы она видела уже одного, он разговаривал по телефону.

Сокорро. Чистая правда. Не так ли, молодой человек?

Энрике. Совершенно верно, сеньора.

Лаура. Энрике, пойдем поговорим. С этим надо покончить сейчас же.

Энрике. Лаура, уверяю тебя…

Лаура. Творятся странные вещи. Чем скорее мы выясним, тем лучше.

Энрике. Согласен. Пошли.

Энрике с Лаурой уходят в дедушкину комнату. Донья Сокорро, с интересом слушавшая последние фразы, остается одна. Идет к телефону, набирает номер. Из шкафа осторожно вылезает дон Грегорио, идет к чемоданам и шляпной коробке, поднимает их и намеревается вылезти через балкон на улицу. Но передумывает, оставляет чемодан, берет чемоданчик с драгоценностями. Собирается спрыгнуть с балкона, но тут его замечает донья Сокорро.

Сокорро. Послушайте, вы уже уходите?

Грегорио. Ухожу, но вернусь сию минуту.

Сокорро. А-а… вместе с остальными?

Грегорио. Ну конечно. Вместе со всеми остальными. Вот увидите.

Сокорро. Погодите, а вы знаете песенку «Гвоздички»?

Грегорио. Конечно, сеньора. Она у нас получается лучше всего.

Сокорро. Так вот: ее не пойте. Я эту песню не выношу. Всего хорошего.

Грегорио. Всего хорошего. (Удаляется через балкон с чемоданчиком Марты и со шляпной коробкой.)

На сцене остается большой чемодан, в котором, судя по всему, находится тело Армандо Молиноса.

Сокорро (по телефону). Это ты, Росарио? Кто ее просит? «Скорая помощь»… да, Сокорро. Привет, милая! Да, звоню от них. Не вздумайте приходить. На мальчика уже матроску надели? Ну и что, послушайте меня. Это самое скудное бдение на моей памяти. Дон Грегорио… Даже не причастился. Раздевайтесь и ложитесь спать. Это что-то…

С улицы доносится выстрел.

Пока, Росарио, до свидания… Пойду погляжу, что на улице… Кажется, праздничный фейерверк. (Кладет трубку. Уходит в комнату дона Грегорио.)

С улицы доносится топот бегущих людей. Свистки, выстрелы. Долгая пауза. Слышен только шум дождя. Из дедушкиной комнаты выходит Лаура, толкая перед собой кресло-каталку с доньей Аделой.

Адела. Не делай этого больше. Ни в коем случае! Я тебе не позволяю, дочка!

Лаура. Но мама!

Адела. Я сказала — нет! Чтобы это было в последний раз. Я просто не могу в себя прийти.

Лаура. Говорю вам, это было необходимо.

Адела. Какое варварство! Вытащить человека из гроба, поставить на попа и измерять, точно это рекрут, а не покойник!

Лаура. Но мама, какого роста был дедушка?

Адела. Ну… метр шестьдесят пять, как всякий нормальный испанец.

Лаура. А этот монах?

Адела. Не знаю. Но вспомни, что говорил Энрике… Может, он в последний момент вытянулся.

Лаура. А лицо? Ты видела его лицо?

Адела. Доченька! Что ты говоришь! Я смотрела так, вообще. Это покойник, а не шведская марка, которую надо рассматривать в лупу.

Лаура. Мама, у этого, что лежит в гробу в монашеской сутане, — усы.

Адела. Подумаешь! А может он и вправду монах.

Лаура. Кто угодно, только не дедушка. В этом я совершенно уверена.

Адела. А где же в таком случае он? Ты думаешь, что Энрике…