Мария Некрасова - Большая книга ужасов — 67 (сборник)

Зазвенел будильник, поставленный папой на половину первого. Для нас с Мышью началась ежедневная поварская каторга. Собрать хворост, порубить, вскипятить на костре котелок, сварить суп из пакетиков – на все уходило часа два, а съедался суп за пять минут. С примусом было легче: только поставил воду, как она уже кипит. Но в новенькой сорокалитровой канистре с бензином оказался заводской брак – микроскопическая дырочка. Мы слишком поздно заметили бьющую из нее струйку толщиной с волосок. Остатки бензина слили в банку и берегли на случай плохой погоды, а пока готовили на костре. Гематоген однажды промычал, что можно и у него на печке, но мы тогда постеснялись, а второго приглашения не дождались.

Когда мы опять проходили по лужайке за домом, Гематоген продолжал орудовать колуном. Работал он уже часа четыре, неуклюже и безостановочно, как сломанный робот.

В кустах на краю лужайки мы наткнулись на остатки собачьего пиршества: вывернутую шкурку и хребет какого-то зверька. Гематоген совсем не кормил свою лайку, у нее даже не было миски для воды. Наш Веник, познакомившись с охотницей, стал воротить нос от своего сухого корма.

– А ты переживала: «У Венички пропал аппетит, Веничка заболел»! – поддразнил я Мышь.

Она прошла, отвернувшись, чтобы не видеть шкурку. По сумрачному лицу Мыши было ясно, что Веник сильно упал в ее глазах.

В тайгу вела слабо натоптанная тропинка. Судя по низко нависшим веткам, проложил ее какой-то зверь. Лайка скорее всего.

– Надо поглядеть, куда они бегают, – объяснила Мышь, становясь на четвереньки.

– Хочешь знать, от кого Веник получил удар шпагой?

Мышь кивнула с серьезным видом:

– Знаешь, Толя, мне кажется, там средневековый город с замком, на окраинах ветряные мельницы. По улицам ходят гвардейцы чуть повыше указательного пальца, на головах у них шляпы с черно-белыми перьями из крыла синицы, и когда они раскланиваются с дамами, эти перья метут мостовую. Улицы в городе узкие, чтобы еле мог проехать всадник на полевой мыши, а в центре одна широкая дорога. Ведет она к замку, и по этой дороге…

– …бегает Веник, чтобы задрать на замок лапу, – ляпнул я и тут же пожалел об этом.

У меня одна сестра, и она болеет. Когда на улице мороз, Мышь сидит дома, потому что ей нельзя простужаться. Когда цветут тополя, она тоже дома с закрытыми окнами, потому что тополиный пух для нее гибель. Сидит сочиняет сказки о принцессах, драконах и принцах. Принцесса томится в замке и ждет, чтобы принц ее освободил. Дракон живет в пещере и тоже ждет принца, чтобы его съесть. А принц все не едет.

– Прости, – сказал я Мыши и тоже встал на четвереньки, потому что иначе по собачьей тропе было не продраться. Она вела в самые заросли, и кусты смыкались над ней.

Лазили мы с полчаса. Кое-где над тропой появлялись просветы, и мы вставали на ноги. Потом заросли сгущались, и приходилось опять опускаться на четвереньки, собирая на ладони хвою и раздавленных муравьев. Тропа петляла по кустам вокруг избы. Удары старикова колуна раздавались то ближе, то дальше, но ни разу мы не отошли так далеко, чтобы совсем их не слышать.

В конце концов Мышь нашла на земле кровь и решила, что здесь Веник и напоролся на шпагу. Она даже рассмотрела ямку, в которой шпага торчала острием вверх. Но я видел, что крови было многовато для ранки Веника. Скорее всего, здесь лайка задавила лесного зверька.

Идя на удары колуна, мы проломились сквозь заросли и вышли к могиле. Крест был без надписи: старик и так знал, кто под ним похоронен, а больше никто тут не бывал, кроме летчиков.

Мышь расстроилась. Однажды она положила на могилу цветы, а старик их выбросил. С тех пор она боялась его рассердить и не подходила к безымянному кресту.

Мы опять вломились в кусты и, набрав негодных для костра сырых веток, вышли к дому с другой стороны.

Костер я разжег, плеснув бензина. Мышь в избе разбирала наши припасы и спрашивала из окна:

– Толь, суп вермишелевый с мясом будем? Или лучше с курицей?

Я сказал, что мне все равно. И мясо и курица были бурыми комочками, неотличимыми по вкусу.

И вдруг Мышь спросила:

– А где шпага?

Почему-то я сразу понял, что шпага пропала навсегда, и не удивился. Когда мы разглядывали ее под вынутой из бинокля линзой, меня не оставляло ощущение полусна-полуяви. Я мог представить эту шпагу лежащей на бархате в прозрачной коробочке со специальной увеличительной крышкой. А с деревенским столом из грубо оструганных досок она не вязалась. Возникла чудом – и пропала чудом.

Мышь не сомневалась, что шпагу взял Гематоген. Взял так взял, мы не имели ничего против. Здесь все вокруг его, и шпага, выходит, его. Хотя и странно, откуда у таежника такая редкая штука.

На всякий случай мы облазили на четвереньках пол и проверили все места, куда могли воткнуть шпагу, чтобы она не потерялась, а потом забыть. Нет. Пропала.

Тут я вспомнил, что, бродя по собачьей тропе, мы все время слышали удары колуна. Чтобы зайти к нам и взять шпагу, старику нужно было минуты две, а удары раздавались непрерывно. Загадка.

Мы сидели у костра с котелком, подбрасывали веточки и молчали.

– Я пойду и спрошу, – сказала Мышь.

– А он не ответит.

– Почему?

– Это ты у него спроси, почему он никогда не отвечает.

– Все-таки отвечает иногда, – вступилась за Гематогена Мышь. – Знаешь, Толя, он как Маугли. Мне кажется, что зимой к его дому приходят волки и он с ними разговаривает. Он просто из другого мира, поэтому не всегда нас понимает. Так что пойди и спроси, – неожиданно закончила Мышь.

– Почему я? Ты же сама хотела!

– Потому что мне страшно.

– Зато тебе он чаще отвечает.

Мы стали вспоминать, и оказалось, что Мыши он отвечал почти на все вопросы, причем называл ее Марией и говорил длинно (длинно для Гематогена). А мне говорил: «Там», «Вот», – а чаще показывал пальцем.

– Ладно, – согласилась Мышь, – только ты меня подстраховывай.

– За руку держать, что ли?

– Ну, не за руку, а будь рядом.

И мы пошли. Удары колуна уже минут пять как смолкли. Обогнув избу, мы увидели, что Гематоген складывает дрова в поленницу. Мышь вышла вперед и начала:

– Гемато… Гермоген Пантелеевич!

Старик не торопясь положил полено и обернулся.

– Гермоген Пантелеевич, а это не вы… – в последний момент Мышь все-таки струхнула и вывернула вопрос по-другому: – А у вас нет игрушек?

Гематоген молчал. Его коричневое от загара морщинистое лицо было похоже на дубовый пень.

– Петины, – наконец вымолвил он. Мы поняли, что Петей звали его сына. – На чердаке. Играй.

– Большое спасибо, Гермоген Пантелеевич! – дрожа бантиками, выкрикнула Мышь как на детском утреннике.