Кирилл Юрченко - Последняя картина

Стыдно вспоминать, но я тогда долго раздумывал — раздеваться мне или нет, как будто собирался устроить прощальное представление, в котором надо сохранить остатки приличия. Я даже подумал о том, что глупо поступаю, раз приходят в голову столь пошлые мысли, и уже испытал сомнения в правильности намерений…

Лучше бы я сразу безрассудно прыгнул в воду, тогда бы я не встретился с этим человеком. Откуда он взялся, я не заметил, да и не задумывался, так как соображать был не в состоянии.

— Думаешь ты один, такой разнесчастный?

Услышав этот голос за спиной, я вздрогнул и обернулся.

Казалось, что и без того черная тьма вокруг сгустилась и исторгла из себя этого некрасивого и, пожалуй, даже уродливого человека (хотя, как я мог это заметить, сам не понимаю), а появление его было столь неожиданным, что я позабыл, зачем здесь.

Когда он вновь заговорил, я понял, что он все знает про меня. Я уже догадался, чей он посланец, но в глубине души надеялся, что ошибся, и что он пришел с добром. Глупец…

— Ну, прыгай, чего медлишь, или передумал? — таким образом он пытался вовлечь меня в свою жестокую игру.

Он понимал, что сейчас я этого уже не сделаю, но ему нужно было, чтобы я испытал страх перед своими мыслями. Хотя уверен, — шагни я в пучину именно в ту секунду, кто знает, может быть, Создатель принял бы меня, и пусть попы твердят все, что угодно, насчет самоубийства, но я теперь знаю цену многим речам.

Я не сделал последнего шага и остался наедине с ним. Он назвался. Имя его — Князь, олицетворяло с хозяином преисподней.

— Я знаю, о чем ты подумал, — сказал он. — Но я всего лишь его слуга…

И тогда он пообещал мне страшное. Он сказал, что отныне каждую ночь я буду встречаться с женой и ребенком, как будто они никогда не умирали. А взамен он требовал посвятить ему мой талант и дневную жизнь.

Я не мог устоять. Страх самоубийства поймал душу в сети, а желание видеть родных заставило сдаться. Получив от меня согласие, этот человек исчез.

На востоке уже светлел горизонт. Как мне казалось, я пришел к реке, когда еще не было часу ночи, и с Князем, по собственным ощущениям, не говорил и десяти минут. Видимо, это тоже была часть плана, своеобразная игра демона, завлекающего жертву в свои объятия и не дающего возможности передумать. Хотя какие могут быть сомнения. Однажды взяв с меня слово, он отыскал бы мою душу и на том свете.

Весь день в муках я ждал, когда наступит вечер. Во мне бушевали разнообразные чувства. С одной стороны я тешил себя тем, что прошедшей ночью могло разыграться воображение, что я помешался, но в другие моменты понимал, что выдаю желаемое за действительное.

Все еще бодрствуя, я вскоре устал ждать, часы давно перешли рубеж полуночи, но ничего обещанного не происходило. Я уверил себя в том, что виновата моя истерзанная психика.

Спать совершенно не хотелось и я, следуя выработавшейся за последние недели привычке, оделся, погасил во всех комнатах свет, проверил ключи — они лежали в кармане — и уже стоял в коридоре, напяливая непослушные туфли, как вдруг в дверь отчаянно позвонили, потом застучали часто-часто, снова раздался требовательный звонок.

Я удивился — кто бы это мог быть в столь поздний час? — да еще при этом столь нахально стучаться, когда все должны спать.

У меня в коридоре всегда стоит тренога от мольберта. В первый момент возникло желание взять ее в руки, но донесшиеся голоса с площадки перечеркнули мое намерение. Это были ОНИ.

— Папа! Открывай скорее, — голос Вареньки ударил в виски, вызывая и страх и невероятную радость одновременно.

Сознание мое разрывалось на две части — одна требовала немедленно открыть, а другая умоляла об одном — гнать пришельцев прочь. Я не мог поступить так и бросился к двери.

Они стояли на пороге, обе невероятно радостные, почему-то с чемоданами и какими-то сумками. Невпопад я спросил:

— Ну, как долетели?

И с ужасом понял, что это уже было однажды. Что я сейчас проживаю мгновения собственной жизни.

…ЭТО БЫЛО… Три года назад, когда Эля с Варенькой уезжали на курорт. Весь год я работал, не покладая рук, — выпала фартовая халтура для детского лагеря, и это дало возможность болевшей жене съездить на лечение. Ребенка она взяла с собой — на воспитание собственной дочери, боюсь, у меня не нашлось бы времени…»

…— ЭТО УЖЕ БЫЛО»… — вновь произнес мой друг и продолжил рассказ.

«… Разговаривая с ними, я произносил не свои слова. Точнее свои, но сказанные несколько лет назад другим Григорием Калейдиным. Тем Григорием, который был счастливым человеком, не знающим будущего и не ведающим о грядущих испытаниях.

Получилось так, что я всего лишь заново пережил один из самых радостных дней в моей жизни. Но этого было достаточно, чтобы ко мне вернулись спокойствие и ощущение удовлетворенности жизнью. Пусть только до утра… До утра я был счастлив…

А потом наступил новый день. Я понимал, что никогда мне не вырваться из плена. И буду готов все отдать, чтобы это повторилось.

Еще не было семи, и солнце еще только вставало. Я уснул. Проснулся уже во время обеда — слышно было, как топают вернувшиеся со школы дети в квартире наверху. Еще одно напоминание об утерянном. Тогда я зарыдал от отчаяния и безысходности. Убить себя я уже не был в силах — я по настоящему жаждал следующей ночи.

Немного успокоившись, я решил пойти прогуляться. Впервые за долгие месяцы, отважился на это днем. На лестничной площадке я задержался, возившись с замком, в этот момент из лифта вышел худощавый человек. В глаза бросилось некое сходство с Князем, хотя этот был гораздо ниже и совершенно лысый, с глубокими шрамами от порезов на голове. Я сделал попытку улыбнуться, хотя бы из вежливости, но мне этого не удалось — человек этот был глубоко несимпатичным. Он, как я понял, видел меня впервые, потому что спросил:

— Вы Калейдин?

Я кивнул, потеряв дар речи от осознания грядущей расплаты.

— Вы позволите? — он указал рукой на мою квартиру.

Я заворочал непослушным ключом, но замок упорно не желал поддаваться. Незнакомец хмыкнул и толкнул дверь, как будто она не была заперта. Он вошел первым — как хозяин.

Я последовал за ним, но, к удивлению своему, в коридоре его не обнаружил. Неужели это все-таки галлюцинации, подумал я, и даже обрадовался такому обороту — по крайней мере, в этом случае меня можно вылечить. Я развернулся, собираясь покинуть дом, но услышал хрип из залы:

— Почему вы не проходите, Григорий Александрович?

Я робко шагнул в комнату. Лысый незнакомец занял место за обеденным столом, там, где обычно сидел я сам. Он кивнул на стул, требуя, чтобы я занял место рядом.