Тахира Мафи - Разгадай меня

Делалье уже не улыбается.

— Да, — говорит он. — Разумеется, сэр.

Он склоняется над тарелкой. Я вижу, как его пальцы отодвигают чашку с кофе.

Я роняю хлеб на блюдо.

— Вы не должны, — обращаюсь я к нему, на сей раз спокойным тоном, — так быстро соглашаться с моим мнением. Защищайте свою точку зрения. Формулируйте четкие и логичные доводы. Даже если я возражаю.

— Конечно, сэр, — шепчет он. Несколько секунд молчит. Но потом я замечаю, как он снова тянется за кофе.

Делалье.

Он, пожалуй, единственный, с кем можно поговорить.

Изначально он был отправлен в этот сектор моим отцом, и с тех пор ему приказано оставаться здесь до истечения срока службы. И хотя он старше меня почти на сорок пять лет, он настаивает на том, чтобы быть у меня в подчинении. Его лицо мне знакомо с детства, он очень часто появлялся у нас дома, участвуя в многочисленных совещаниях задолго до того, как Оздоровление пришло к власти.

В нашем доме эти совещания шли бесконечной чередой.

Мой отец все время что-то планировал, проводил обсуждения и какие-то тайные переговоры, к которым меня не допускали. Участники этих совещаний сейчас правят миром, и, когда я смотрю на Делалье, я всякий раз удивляюсь, почему он никогда не стремился к командным высотам. С самого начала он был частью этого режима, однако создается впечатление, что он будет довольствоваться своим теперешним положением до самой смерти. Он предпочитает оставаться в тени даже тогда, когда я даю ему возможность высказаться; он отказывается от повышений, даже если я предлагаю ему куда большее жалованье. И в то время как я ценю его верность, его преданность действует мне на нервы. Кажется, он не хочет расставаться со своим нынешним положением.

Мне не следовало бы ему доверять.

И все же я ему верю.

Но я начинаю терять рассудок из-за того, что мне не с кем поговорить на равных. В отношениях с солдатами я должен держать определенную дистанцию не только потому, что все они жаждут моей смерти, но также и оттого, что, как их командир, я несу ответственность за принятие объективных решений. Я приговорил себя к жизни в одиночестве, где надо мной никто не стоит и где мне надо жить лишь своим умом. Я старался стать командиром, внушающим страх своим подчиненным, и это мне удалось: никто не усомнится в моем превосходстве и не выскажет мнение, противоречащее моему. Никто не обратится ко мне иначе, кроме как к командующему и правителю Сектора 45. Я никогда и ни к кому не испытывал дружеских чувств. Ни в детстве, ни теперь.

За одним исключением.

Месяц назад я столкнулся с исключением из правила. Нашелся один человек, который посмотрел мне в глаза. Он же говорил со мной безо всякого стеснения, в моем присутствии он не боялся выказать гнев и другие настоящие, искренние эмоции — единственный, кто когда-либо осмелился бросить мне вызов и прикрикнуть на меня…

Я крепко зажмуриваюсь, по-моему, уже в десятый раз. Мои пальцы, стиснувшие вилку, разжимаются, и она падает на стол. Раненая рука снова отзывается болью, и я лезу в карман за таблетками.

— Вам не следует превышать суточную дозу в восемь пилюль, сэр.

Я отвинчиваю колпачок и отправляю в рот сразу три. Как же мне хочется унять дрожь в руках. Мои мышцы слишком напряжены. Натянуты как струна.

Я не жду, пока таблетки рассосутся, а разгрызаю их зубами, не обращая внимания на горечь. Жуткий металлический привкус помогает мне сосредоточиться.

— Доложите мне о Кенте.

Делалье опрокидывает чашку с кофе.

Чуть раньше я приказал прислуге выйти, так что Делалье приходится самому наводить порядок на столе. Я откидываюсь на спинку стула и смотрю в стену, мысленно подсчитывая потраченные зря минуты.

— Оставьте кофе в покое.

— Я… слушаюсь, конечно, сэр, извините…

— Прекратите.

Делалье роняет мокрые салфетки. Его руки тотчас застывают в воздухе над тарелкой.

— Докладывайте.

Я вижу, как у него дергается кадык. Он явно колеблется.

— Мы сами не знаем, сэр, — шепчет он. — Здание было почти невозможно обнаружить, тем более войти внутрь. Все входы закрыты изнутри, к тому же приржавели. Но когда мы нашли вход, — продолжает он, — когда мы нашли его, он был… Дверь разрушили. И мы понятия не имеем, как им это удалось.

Я резко подаюсь вперед.

— Что значит — разрушили?

Он качает головой.

— Все это… очень странно, сэр. Дверь просто изуродовали. Словно какой-то зверь растерзал ее когтями. В середине проема было лишь зияющее отверстие с рваными краями.

Я тотчас же встаю — слишком резко — и хватаюсь за стол, чтобы не упасть. У меня перехватывает дыхание от одной мысли о том, что могло там произойти. Помимо своей воли я с болезненным восторгом позволяю себе вспомнить ее имя, поскольку я знаю, что это ее рук дело. Она совершила нечто потрясающее, а меня не было там даже среди зрителей.

— Приготовьте транспорт, — приказываю я Делалье. — Встречаемся на плацу ровно через десять минут.

— Сэр…

Но я уже в коридоре.

Разорвана посередине. Словно неким зверем. Это верно. Для ничего не подозревающего наблюдателя это стало бы, пожалуй, единственным объяснением, хотя даже в этом случае оно не имело бы смысла. Ни один зверь на свете не смог бы прорвать толстую броневую сталь, не лишившись при этом лап.

А ведь она вовсе не зверь.

Она нежное и вместе с тем смертельно опасное создание. Доброе, застенчивое и одновременно вселяющее ужас. Она полностью потеряла контроль и понятия не имеет, на что способна. И, несмотря на то что она ненавидит меня, я не могу не восхищаться ею. Я прямо-таки очарован ее напускной наивностью и невинностью и даже завидую дару, нечаянно свалившемуся на нее. Мне так хочется стать частью ее мира, узнать все ее помыслы и чаяния, чувствовать то, что ощущает она. Это, наверное, очень тяжкое бремя.

А теперь она где-то там, среди других людей, и предоставлена самой себе.

Что за дивное несчастье.

Я провожу пальцами по рваным краям отверстия, стараясь не порезаться. Дыра не имеет четкой формы, которую можно было бы придумать. Хаотично развороченная дверь несет на себе следы мучительного, отчаянного рывка. Мне остается лишь гадать, знала ли она, что делает, когда это все происходило, или же дар проявился у нее так же неожиданно, как в тот день, когда она прорвалась ко мне сквозь бетонную стену.

Я с трудом сдерживаю улыбку. Интересно, каким ей запомнился тот день? Каждый солдат, с которым я работал, участвовал в эксперименте, совершенно точно зная, чего ожидать, но я намеренно не посвятил ее во все детали. Я полагал, что эксперимент должен быть как можно более чистым, и надеялся, что дополнительные элементы реальности придадут ему подлинности. Но больше всего я хотел дать ей шанс исследовать ее истинную сущность — испытать ее силу в безопасном месте, — и с учетом ее прошлого я знал, что ребенок станет идеальным «детонатором». Однако я никак не ожидал таких потрясающих результатов. Ее дар оказался куда сильнее, чем я предполагал. И несмотря на то что я хотел обсудить с ней все последствия чуть позже, к тому времени, когда я пришел к ней, она уже планировала свой побег.