Мария Некрасова - Большая книга ужасов — 67 (сборник)

– Значит, эльфы были? – замирающим голосом спросила Мышь.

– Боюсь, мы этого никогда не узнаем.

– Но почему? Ты сам говоришь – или под микроскопом, или маленькими ручками. Микроскопов в каменном веке не было, значит, «ножи эльфов» делали эльфы! – категорически заявила Мышь.

– Это как сказать. Левша, который блоху подковал, пользовался не микроскопом, а бычьим пузырем с водой. Вода и пузыри в каменном веке были, значит, обычные люди могли сделать ножи эльфов. Как художник, я уверен, что это не детские игрушки, потому что игрушка всегда проще оригинала. Скорее уж ножи эльфов похожи на талисманы. Современников они должны были потрясать чистотой отделки. Может быть, за такой нож давали десяток обычных… Только ведь и это недоказуемо. Если в каменном веке были «микроскопы» из бычьих пузырей, они сгнили давно, – неожиданно закончил папа.

Мышь аж подскочила. Она любит простые ответы: или «да», или «нет», а «может быть» считает враньем, вилянием и провокацией.

– Папка, я в тебя сейчас чем-нибудь запущу. Говори быстро, были эльфы или нет!

– Говорю: чтобы точно знать, нужно найти что-то посущественнее каменных ножей. Лучше всего – скелет эльфа, но такие маленькие косточки вряд ли могли сохраниться. А если и сохранились – то кто докажет, что это эльф, а не детеныш обезьяны?

– Значит, надо поймать живого эльфа, и все станет ясно! – нашла выход Мышь.

– Если бы они жили в наше время, то мы бы о них знали, – коротко ответил папа.

Возразить было нечего. Мышь сразу остыла к разговору, повернулась на бок и прижала к груди Веника, готовясь засыпать.

Потолок над перегородкой розовел – это закатное солнце светило в окно Гематогену. На нашей стороне было уже темно. Я спохватился, что давно не слышу старика. Тряпок на повязку он себе нарвал, кипятка налил, сейчас должен плескаться. Эти звуки повторялись на закате как по расписанию – судя по всему, он делал травяные ванночки для руки… После необъяснимо долгой паузы Гематогеша заплескался, и я перестал обращать на него внимание.

Ночью Веник взлаивал и бил лапами, переживая собачьи сны. Я взял его к себе, чтобы пес не разбудил Мышку. Она отлично дышала во сне. Без единого хрипа. Когда мы прилетели, у нее в груди как будто взвизгивала губная гармошка, а теперь Мышкины бронхи совсем очистились. Мне пришло в голову, что многие люди болеют, потому что живут не там, где им нужно. А другие, наоборот, могут носить в себе болезнь и даже не подозревать об этом, потому что живут в подходящем для них месте.

Веник тявкнул и ударил меня в живот задними лапами. Я погладил его, прогоняя плохой сон, и заснул сам.

Рассвет принадлежал нам вместе с тайгой до Байкала. Как только солнце высовывалось из-за кедров, первый малиновый луч бил мне в глаза. Иногда он был оранжевым, а однажды зеленым. Не знаю, от чего это зависело – погода все время стояла ровная.

Мышь спала под самым окном, чтобы дышать кедровым воздухом, и была в тени. Ее не будило солнце. Я лежал и глядел на потолок из подкопченных досок. Скоро луч доползет до папы, он проснется, возьмет этюдник и уйдет в тайгу. Хотя нет, Гематоген ему не даст. Гематоген возьмет папу за шиворот своей здоровой левой рукой, повесит на него ружье, и они пойдут убивать кого-нибудь съедобного. Хорошо, а то вся наша тушенка испортилась. Два ящика пришлось закопать в тайге, чтобы не разыскали собаки. Кстати, в третьем ящике, который мы подарили Гематогену, не вздулась ни одна банка. Везучий старик. Или мы невезучие?

Я повернулся на бок и увидел оскаленную мордочку Веника. По открытому глазу полз крохотный прозрачный муравей. Пес уже окоченел, его можно было бы поставить на негнущиеся лапы, если бы мне пришла в голову такая глупость.

Я закопал Веника под кустом на краю нашей лужайки и решил ничего не говорить Мыши. Пускай думает, что пес убежал. Меня бы такая новость не утешила, а Мышь еще маленькая, в третий класс перешла. У нее останется надежда, что Веник одичал и вольным зверем живет в тайге.

Когда я вернулся, папа на цыпочках бродил по комнате, уже одетый, но босиком. Этюдник стоял у двери. Чтобы смыться от Гематогена, папе оставалось взять галеты и налить воды во флягу. То и другое было проделано с мастерством, которое сделало бы честь любому ниндзя. Целлофановая обертка галет не хрустнула, вода не плеснула. Папа облегченно выдохнул, надел сапоги, повесил этюдник на плечо и распахнул дверь…

На крылечке, дожидаясь постояльца, сидел Гематоген. Минуту назад я там проходил, и его не было. У ног старика свернулась калачиком лайка. Поперек его груди, крест-накрест, как у революционного матроса, висели патронташ и ремень от ружья.

– Яшшик оставь, – неласково сказал старик.

– Я художник, а не убийца, – бледнея, пробормотал папа. – Ну видел я оленя, сто раз видел, он из рук галеты берет. А я после этого буду в него стрелять?!

– Ослабнем без мяса. И ты, и дети твои, и я, – просто объяснил Гематоген. Свою тушенку он до сих пор не трогал. Рука у старика не заживала, а впереди была зима.

– А хотите, я вам пакетиков дам? Суп вермишелевый с курицей? – со слабой надеждой предложил папа.

Гематоген не счел нужным ответить.

На крыльцо босиком пришлепала заспанная Мышь и спросила:

– Где Веник?

Стали искать Веника. Если бы мне удалось остаться с глазу на глаз с папой или Гематогеном, я бы рассказал, что случилось, но Мышь все время была рядом. Лайка, слыша про Веника, виляла хвостом – игрушечный собачонок был ее слабостью. Услышав приказной свист Гематогена, она вбежала в нашу комнату, обнюхала постели, покружилась и села, скуля. То ли она уже поняла, что Веника нет в живых, то ли потеряла след. Ведь я уносил мертвого пса на руках; с лайкиной точки зрения, Веник повалялся на постели, оставив свой запах, и пропал.

Гематоген с подозрением поглядел на меня, но ничего не сказал. Поманил нас из дому и широкими движениями руки, будто нарезая ломти, отвел каждому сектор поиска: лайке, себе, папе и нам с Мышью. Лайке досталась тропа в кустах, на которой они с Веником вчера съели какого-то зверька. Мышь заспорила: ей самой хотелось идти на тропу. Махнув рукой, мол, идите куда хотите, Гематоген перевесил на папу ружье и патронташ, и мы разошлись.

Я не любил Веника за скандальный характер, но сейчас очень жалел его. Виделось, как он бежит, перебирая тонкими лапками, похожий на игрушечного олененка. А уж как мне было жалко Мышку – и не сказать. Она была уверена, что ее любимчик найдется с минуты на минуту. Бегала кругами, кричала: «Веник! Веник!», и мне тоже приходилось кричать, зная, что пес не откликнется.

Так мы добрались до места собачьего пиршества. Со вчерашнего дня шкурку съеденного лайкой и Веником зверька расклевали птицы. Мышь опять от нее отвернулась и сказала: