Мануэль Гонзалес - Любовь и чума

— Азан! — крикнул Сиани повелительным голосом.

Далмат остановился.

— По какому же делу пришли эти торговцы?

— Они пришли к вам с жалобой!

— Везде только и слышатся, что жалобы, да жалобы! — проговорил задумчиво и печально Сиани. — Проведи их сюда! — прибавил он, обращаясь к Азану.

Прошло немного времени, и в глубине аллеи показались священник, несколько человек, принадлежавших, видимо, к торговому сословию, и целая орава работников посольства.

Волнение, выражавшееся в лихорадочной поступи и в жестах просителей, было еще сильнее заметно по сравнению со спокойным и бесстрастным лицом провожавшего их в щегольском костюме Азана Иоанниса. Как лица, так и руки людей носили еще свежие кровавые следы рукопашного боя, одежда их превратилась в лохмотья. Священник, очевидно, пострадал больше прочих: он еле передвигал ноги, и то еще при помощи посторонней поддержки.

Молодые посланники узнали в нем монаха Бенедетти, прибывшего сюда с венецианским флотом в скромном звании сборщика добровольных пожертвований.

Сиани поспешил усадить его в кресло и, окинув взглядом изорванный костюм своего мажордома, носивший явный след кровопролитной свалки, он спросил недовольным и отрывистым голосом:

— Объясните, мэтр Пьетро, что могло вас привести в такой вид!

— Синьор! — отвечал спокойно Пьетро. — Мы попали в засаду и, если вы позволите, то я вам расскажу все подробности дела.

— Да, но только с условием не растягивать их! — вмешался Молипиери.

— Вот вам сущая правда! — продолжал мажордом. — Несколько дней назад, когда мы толковали о сегодняшних бегах, Азан заметил, что знакомый ему молодой мусульманин, прозванный Измаилом, приобрел не очень давно в Бланкервальских конюшнях чистокровную лошадь. Он также сказал, что прекрасное и гордое животное победит в беге всех других рысаков и выиграет приз, конечно, при условии, чтобы им управлял такой лихой наездник, каким был Измаил. Говоря откровенно, мы никак не могли отрешиться от мысли выиграть этот приз, сложили воедино наши скудные средства, ну и купили лошадь.

— Но, — перебил его нетерпеливо Орио, — этот рассказ нисколько не объясняет дела!

— Простите, синьор Молипиери, — отвечал мажордом, — он служит предисловием к настоящим событиям. Сегодня поутру, согласно заключенному между нами условию, Измаил взял коня и выехал на бега. Но, пройдя только треть расстояния до цели, упрямое животное, я говорю о лошади, внезапно заартачилось и не двигалось с места. Напрасно Измаил напрягал свои силы, стараясь победить его сопротивление и взывая неистово о помощи к Аллаху и его пресвятому пророку, конь стоял неподвижно: он как будто прирос копытами к арене. Эта глупая сцена обратила на нас все внимание публики. Толпа рукоплескала оглушительным образом и огласила воздух насмешливыми криками: «Это Троянский конь, очистите дорогу Троянскому коню!»

Мы поспешили укрыться от этого скандала, захватив с собой несчастного наездника. Но Измаил не мог, по его уверению, возвратить наши деньги, не заявив об этом своим старшим товарищам: он просил нас пройти до Ломбардского рынка, где они находились и где мы их застали за покупкой товаров у этого известного, почтенного торговца.

При этих словах Пьетро указал на рослого мужчину симпатичной наружности и сделал ему знак, выражающий просьбу подтвердить справедливость своих последних слов.

Тогда торговец Капра протиснулся вперед и сказал, поклонившись почтительно посланникам:

— Да, эти господа, как доложил вам Пьетро, пришли ко мне на склад для закупки парчи и других ценных тканей.

Они уже отобрали значительную партию, нам оставалось только условиться в цене. К несчастью, ваши слуги пришли именно в этот критический момент, и так как они прибыли в значительном количестве, то мои покупатели разлетелись, как стая испуганных ворон, захватив при этом и мой несчастный товар. Я хотел их догнать и представить с поличным нашим местным властям, но я заметил с ужасом, что толпа любопытных, окружившая склад, начала в нем хозяйничать и грабить мой товар. Одним словом, я остался без средств и должен доживать безотрадную старость в борьбе с горькой нуждой, если вы, монсиньоры, откажетесь принять меня под ваше покровительство.

— Очень жалею, что вам пришлось пострадать! Но как же вы-то, отче, попали в эту свалку? — спросил мягко Сиани, обратившись к священнику.

— На все Божья воля! — отвечал Бенедетти. — Я гулял преспокойно по берегу залива, невдалеке от места, где толпа любовалась военными маневрами, и увидел нечаянно, что между мусульманами и вашей прислугой завязалась борьба. Я подошел к ним с целью склонить их к миру; я видел, как один плечистый мусульманин ударил изо всей силы болезненного юношу и рискнул постыдить его за подобное варварство. «Молчи, наглый монах! — отвечал мусульманин. — Если хочешь стыдить, то стыди сам себя за то, что проповедуешь языческую веру!» И с этими словами он ударил меня кулаком по лицу и разорвал мое платье на мелкие клочки.

Прекрасное лицо Валериано Сиани побледнело от гнева.

— Вы находились там и могли допустить такое поругание? — отнесся он к прислуге.

— Не браните, пожалуйста, этих бедных людей! — вмешался Бенедетти. — Им стоило самим немалого труда держаться под ударами целой толпы фанатиков!

Молипиери, сидевший до этой минуты в пассивной роли слушателя, заметно оживился при последних словах старика Бенедетти.

— Итак, — сказал он громким и решительным голосом, обращаясь к присутствующим, все вы сходитесь во мнении, что это столкновение произошло единственно по вине мусульман, и греки положительно не играли в нем роли?

— Мы уверены в том, — вставил поспешно Пьетро, — что на вид все эти люди были мусульмане, но в душе мы уверены, что эти негодяи были без исключения такие же христиане, как и все мы, синьор Орио.

Загадочные взоры Азана Иоанниса сверкнули моментально зловещим огнем, но он не произнес ни единого слова.

— На чем же вы основываете такое заключение? — спросил с живостью Орио, не ждавший, очевидно, подобного исхода.

— Да на том, синьор Молипиери, что многие из них потеряли при свалке свои чалмы и фески, и мы тогда увидали, что головы их не были обриты, по обычаю мусульман, а покрыты, напротив, густыми волосами и вдобавок причесаны по моде христиан.

— Так вы, значит, уверены, что мусульмане были ни при чем в этой стычке — и ею руководили исключительно греки? — спросил громко Сиани, обращаясь к присутствующим с видом спокойной власти.