Любить сложно, не любить невозможно (СИ) - Мур Лана

Сверкая боками, черный байк разрезал дремлющее спокойствие одинокого дома, притаившегося на берегу моря среди кокосовых пальм. Визг покрышек разорвал сонную тишину, нарушаемую лишь монотонным шуршанием набегающих на берег волн, шелестом пальмовых листьев и глухим стуком, с которым зрелые плоды падали на землю или прозрачную двускатную крышу. Комья вылетевшей из-под колес земли упали прямо на сверкающие чистотой ступеньки бледно голубой веранды.

Девушка в черной майке и обтягивающих черных джинсах легко соскочила с железного коня, сняла с головы блестящий черный шлем и повесила его на рукоять мотоцикла. Пригладила собранные в конский хвост, немного растрепавшиеся глянцевые волосы и, одним шагом перемахнув через две ступеньки невысокого крыльца, вбежала в дом.

— Как ты посмел забрать мои документы из колледжа?! — воскликнула она. Светло-карие, чуть раскосые глаза сверкали гневом, но не произвели никакого впечатления на высокого подтянутого парня. Смахнув с глаз смоляную челку, он продолжал застегивать чемодан. От быстрого бега и возмущения девушка тяжело дышала, и «кошачий глаз», лежащий во впадинке у горла, играл под яркими лучами солнечного света так, что казалось, будто осматривает разоренную, заполненную частично упакованными коробками и обрывками бумаги комнату. — Я тебе уже сказала, что не собираюсь уезжать отсюда! — она чувствовала, как под влиянием гнева начинает просыпаться звериная сущность, и, покалывая пальцы, под ногтями прорезаются острые когти. Пытаясь сдержать себя, она сжала кулаки. — Я отучилась целый год. В кои-то веки у меня появились друзья, а ты хочешь, чтобы я начала все сначала?!

Оторвавшись от застегивания чемодана, молодой человек распрямился и обратил на сестру черные, как ночь, глаза.

— Учись сдерживать эмоции, — глянув на руки девушки, сказал он, а затем продолжил все тем же ровным, спокойным голосом. — Все решено, я продал этот дом и купил новый, — молодой человек снова поправил упавшую на глаза челку, и камень на его запястье, точно такой же как у сестры, подмигнул, попав в желтоватый луч света. — Я добился перевода. Это было нелегко, но я это сделал. Неужели ты не хочешь вернуться на родину? Туда, откуда нас когда-то выгнали? Неужели не хочешь отомстить за наших родителей, Майра?! Ведь мы же оба этого хотели. Я знаю, что ты ничего не помнишь, в то время ты еще лежала в пеленках, но Сахель столько об этом рассказывал. Ты хочешь оставить этих людей безнаказанными?

— Этого хотел ты, не я! Ты никогда не спрашивал, чего хочу или не хочу я! А я не хочу, чтобы снова развязалась война! Родители погибли и их уже не вернуть! Ты хочешь, чтобы погибла я? Ты? Сахель? Хочешь новых смертей?! Я — нет! Я хочу жить нормально! Учиться, работать, иметь мужа, детей. Я хочу быть нормальным человеком, Ранбир! — продолжая кричать, Самайра расстегнула чемодан, царапнув по нему так и не спрятавшимися когтями, и стала выкидывать вещи, которые, разлетаясь в разные стороны, падали на укрытую белыми чехлами мебель.

— Ты еще несовершеннолетняя. Я — твой опекун, и ты поедешь туда, куда я скажу, — холодно отрезал Ранбир, забирая у сестры чемодан и заталкивая в него выкинутую одежду. — Ты не нормальный человек и не сможешь жить так же, как живут обычные люди.

От обиды у Майры выступили слезы, но, одновременно, это помогло справиться с овладевшей ею яростью.

— Но у меня же получалось здесь, — всхлипнув, возразила она. — Я — нормальная.

— Точно, — усмехнувшись, подтвердил Ранбир, — если не считать некоторых нюансов, — он кивнул на ее ладони с проступившими красными отметинами.

— Даже, если увезешь меня силой, я не буду участвовать в твоей войне! — топнув ногой в черной балетке, воскликнула Майра.

— Дети не ругайтесь, — попросил молодых людей появившийся из кухни, где упаковывал столовую утварь, и встревоженный их криками, старик-слуга.

— Ты не сможешь в ней не участвовать, тебя заставят, — жестко сказал Ранбир. — Сахель-джи, напомните ей, как все было. Как вы вынесли нас из горящего дома, а родители остались там. Кажется, Самайра-джи слишком увлеклась дружбой с людьми и забыла, кто мы есть. Забыла, благодаря кому у нас не было дома, в котором мы родились, не было родителей! Но сейчас все изменилось. Я выкупил его, восстановил, и мы возвращается домой!

— Сынок, ты выкупил старый фамильный особняк? Зачем? — старик горестно опустился на один из затянутых холщовыми чехлами диванов. — Там похоронено столько воспоминаний, не стоит их тревожить, недоброе дело ты затеял, Майра права. Оставь прошлое в прошлом.

— Ни за что! — стараясь сохранять хладнокровие, прорычал хозяин дома, а в черных глазах неукротимым огнем горела жажда мести. — Я выкупил особняк, отремонтировал его, добился перевода в тот город, дал нам возможность вернуться домой. И мы займем подобающее нашей семье положение!

— Что же, — обреченно вздохнул Сахель, поднимаясь с дивана и возвращаясь на кухню. — Ты главный в семье, мы последуем за тобой, куда бы ты не пошел, но ты неправ.

Подъехавшие вместе с машиной хмурые грузчики помогли поднять вещи в фургон.

— Ранбир-джи, очень жаль, что вы нас покидаете, — между вырывающимся кряхтением, успевали говорить они. — За то время, что возглавляете полицию, в городе стало намного спокойнее, да и сестрице нашли бы хорошую партию, — мужчины неодобрительно качали головами, сожалея, что их небольшую общину покидают завидные жених и невеста. К тому же, с появлением Ранбира, преступность в городе действительно поубавилась. Казалось, он чувствовал, что где-то готовится преступление и заранее пресекал злые намерения, не давая им ни единого шанса воплотиться в жизнь. Поубавилось и количество невинно осужденных. Точнее, случаи несправедливого обвинения исчезли совсем, и город превратился в образец порядка и благополучия. Еще, кто придет на место господина Сисодия, и будет ли он столь же хорош, неизвестно.

— Как же мой байк? — воскликнула Майра и схватилась за руль мотоцикла. — Я не могу оставить его здесь.

— Я уже договорился на службе, что его перегонят на наше новое место жительства. Так что, со своим другом ты не расстанешься. Но я тебя очень прошу, имей уважение к моему положению, езди там аккуратно, не нарушай правил. Мы будем чужаками, и я не смогу тебя прикрывать так же, как здесь, — Ранбир говорил, а сам нетерпеливо посматривал на часы — такси задерживалось, и они рисковали опоздать на самолет.

— А как же горы, море? Я уже к ним привыкла. Их я не смогу взять с собой, — Майра тоскливым взглядом окинула синеющие вдалеке вершины гор, а затем и плещущийся мелкими с белыми пенными гребешками волнами водный простор, как будто хотела взять с собой по кусочку полюбившихся мест.

— Там тоже есть горы — родной отрог Аравалли, — суровость Ранбира смягчилась, а в интонациях даже проскользнули сентиментальные нотки. — Я был очень маленьким, — тихо мечтательно проговорил он, — но помню, как отец брал меня в горы. Мы вброд переходили реки, купались в водопадах, рыбачили в лесных озерах. Я тебе все это покажу, — голос Ранбира дрогнул, а глаза подозрительно повлажнели, по щекам же Майры катились слезы, как было всегда, когда упоминали их родителей, которых она не помнила, но о которых много слышала.

— А как же наша фамилия? — шепнула Майра брату, — Ведь все поймут, что мы родом оттуда.

— Она права, сынок, — обратился Сахель к господину. — Сомневаюсь, что старожилы не помнят, кто носил это имя и куда оно уходит корнями. Ваша фамилия слишком известная и слишком древняя, чтобы остаться незамеченной.

— Мне все равно! Я горжусь своей фамилией и не буду прятаться под чужим именем, — сердито глянул на них Ранбир. — Нас ничто не связывает с тем городом, мало ли по какой ветви унаследовали фамилию. А догадки, кому надо пусть строят. Сомнения подрывают уверенность, тем проще мне будет одержать над ними победу, — он злорадно усмехнулся, а потом снова посмотрел на часы, при этом на мизинце сверкнула золотая печатка с выгравированным на ней солнцем, окруженным множеством лучей, а на диске светила было изображено мужское лицо, с усами и бровями, нанесенными черной эмалью.