Вольная (СИ) - Ахметова Елена

Что ж, мне предстояло играть против всех, и это не внушало должного энтузиазма.

— Госпожа? — робко и, кажется, не в первый раз окликнула Абия.

Я вынырнула из подушек и с недоумением уставилась на дастархан. А, завтрак… и какой-то ужасный переполох внизу?

— Руа-тайфа нашлась, — не дожидаясь расспросов, понятливо сообщила Абия. — Говорят, ее отыскал самый огромный и страшный раб, и теперь он потребует ее руки! Но тайфа, конечно, этого не допустит, и раба теперь освободят и тут же казнят за дерзость — но как свободного, обезглавят прекрасным клинком из лучшей стали… — протараторила девчонка и заметно смутилась под моим взглядом.

А я поймала себя на том, что у меня даже сил на удивление не осталось.

— Кто это говорит? — на всякий случай уточнила я.

— Все, — с абсолютной убежденностью отозвалась девчонка и все-таки стушевалась окончательно, но тут же воспряла духом: — А раба я даже видела, это тот самый, что помогал госпоже и Рашеду-тайфе готовить сюрприз для Руа-тайфы! Он поклялся господину и повелителю, что отыщет способ вернуть Руа-тайфе прежний облик, и даже краше, и не прошло и часа, как она снова обернулась человеком! Но раб никому не сказал, что сделал, — с нескрываемой досадой заправской сплетницы добавила Абия и насупилась.

Я все-таки усмехнулась. Кое в чем подарку Рашеда цены не было — например, когда требовалось узнать, как события восприняли на первом этаже женской половины.

— Что ж, если раб был так дерзок, что посмел просить руки госпожи, то туда ему и дорога, — философски заключила я, окончательно потеряв и без того невеликий аппетит.

Хоть бы Малиху и в самом деле ума хватило ограничиться просьбой о свободе, а часть про казнь оказалась домыслами скучающих девиц!..

— А кто же тогда будет помогать госпоже с сюрпризом для Руа-тайфы, если раба казнят? — с надеждой уточнила Абия.

— По части сюрпризов Руа-тайфу саму никто не обойдет, — с чувством сказала я. — Не вижу смысла даже пытаться.

Всеобщий переполох, судя по шуму, плавно перемещался с первого этажа наверх: должно быть, «пострадавшую царевну» со всем почтением конвоировали в ее покои, дабы отпоить сладким шербетом и утешить беседой. У меня и самой пара слов просилась на язык, но едва ли они были бы утешительными.

— Пойдем, — мрачно сказала я, — засвидетельствуем свое почтение.

Впрочем, от одного взгляда на Руа-тайфу куда-то испарились и просившиеся на язык злые слова, и, собственно, почтение.

Если Рашед после оборота как ни в чем не бывало принялся строить меня в три шеренги и сыпать многозначительными нравоучениями, словно самым страшным происшествием за ночь было явление наложницы в покои господина без приглашения, то его сестра выглядела жалко. Запыленная, с серым от усталости лицом и потухшими глазами, кое-как завернутая в платье с чужого плеча, Руа вызывала только одно желание: приголубить и пообещать, что все будет хорошо.

Но в этом я и сама нуждалась, так что, когда сестра тайфы оказалась в своих комнатах и, не скрывая раздражения, отослала всех, кроме меня, только вздохнула с облегчением.

С Рашедом о деле говорить было сложно и неловко: вмешивалось то дурацкое чувство обреченности, то еще более дурацкое влечение — зато с Руа все обещало быть гораздо проще.

— Садись, — хмуро потребовала сестра тайфы и указала на ковер у дастархана. — А ты ступай на кухню и принеси завтрак, да поплотнее, а не такой, будто решила покормить певчих птичек! — велела она Абии, как-то незаметно увязавшейся следом за мной.

Служанка едва заметно вздохнула с разочарованием, но повиновалась беспрекословно. Руа проводила ее недовольным взглядом и снова повернулась ко мне, но выражение лица менять не потрудилась.

— Твой раб, — сказала она каким-то обвинительным тоном — словно Малих не то что потребовал ее руки в присутствии свидетелей, а вообще надругался над госпожой посреди людного двора, чтобы уж наверняка.

Я нервно сглотнула, мысленно приготовившись стоять за него насмерть, и следующий вопрос прозвучал до того неожиданно, что поначалу мне показалось, что я ослышалась.

— Сколько ты за него хочешь? — нервно и неуверенно поинтересовалась Руа, скомкав пальцами пестрый подол.

— Что? — на всякий случай переспросила я.

Но по части сюрпризов Руа и правда могла кому угодно дать сто очков вперед.

— Я его куплю, — терпеливо сообщила она, не выпуская из пальцев и без того измятую ткань юбки. — Сколько?

Я с трудом справилась с порывом переспросить еще раз.

Не то чтобы мне никогда не предлагали продать Малиха — но обычно это все-таки были люди, которые все-таки не имели счастья поговорить с ним лично. После первой же беседы потенциальных покупателей как ветром сдувало, и я вздыхала с облегчением, потому как, естественно, не собиралась избавляться от раба: это было бы все равно что выставить на базаре названого брата.

— Он не продается, — растерянно сказала я. — Рашед-тайфа собирался дать ему вольную за спасение своей драгоценной сестры, даже если ради этого ему придется дойти до самого султана.

— Спасение? — хмыкнула Руа-тайфа. — Он поймал меня во дворе, когда я наконец-то смогла сделать подкоп под дворцовые стены, и велел ни словом ему не перечить. Какому-то рабу! Уж я бы ему показала! Но взошло солнце…

И показала она, вероятно, вовсе не то, что собиралась. Оттого и возмущена.

— Собралась целая толпа бестолковых девиц, и меня привели сюда под такие причитания, что я и слова вставить не смогла! — раздраженно пробурчала Руа, словно невозможность высказаться выводила ее из себя куда больше, чем то, что ее превращение из лисицы в женщину видел какой-то безродный раб. — Это называется «спасение»?! И когда о нем успел узнать мой дорогой брат?

Я собралась с мыслями и кое-как изложила ей ночной разговор с Рашедом, стараясь не сорваться на личные впечатления и чрезмерно красочные эпитеты — что в адрес вероломного Нисаля-аги, что в адрес самого тайфы. Руа слушала, как ее оплошность едва не стоила жизни ей и власти — брату, и мрачнела на глазах.

— Я следила за временем там, в гильдии, — сказала она в итоге, дослушав мой сумбурный пересказ. — Но оно все равно прошло как-то слишком быстро. Хотела бы я знать, ради какого такого свитка Нисаль-ага уединился, едва узнав, что запланирован выезд двора… сдается мне, именно благодаря ему мы все так зазевались! Наверняка тот желчный архивариус еще и сам его активировал по просьбе давнего друга! — Руа зажмурилась и спрятала лицо в руках. — Что теперь будет?

Я пожала плечами, забыв, что она не видит, и, спохватившись, заговорила:

— Что делать с Нисалем, Рашед-тайфа еще сам не решил. А Малиху господин дарует свободу и гильдейское дозволение на работу со свитками в обмен на клятву молчания, так что госпоже нечего опасаться.

— А тебе? — вдруг спросила Руа, вынырнув из ладоней. — Что он предложил тебе?

— Золото, — криво усмехнулась я, — и правду. Очень много неудобной правды.

Во взгляде Руа что-то неуловимо изменилось.

— Но ты не выглядишь счастливой, — медленно произнесла она и с любопытством склонила голову к плечу. — Сам тайфа предложил тебе безбедную жизнь под своим кровом, защиту и богатство, пожелал назвать своей… он ведь женится на тебе, если ты захочешь. Он сделает все, что угодно, стоит только попросить! Раз уж не постеснялся рассказать, в каком положении оказались мы из-за любви нашей матери к прежнему тайфе, то и в чем-либо ином не откажет. Но ты…

Я ощутила, как кривая усмешка примерзает к губам — и оттого становится только еще менее радостной.

Конечно, от кого здесь я ждала понимания и сочувствия? Как ни иронично, но как раз у Руа никогда не было того, что имела я — с того самого момента, как ступила на порог мастера Мади.

Ее растили с мыслью о том, что она никогда не покинет дворец. Ей никогда не приходилось выбирать, кем будут ее дети: очевидно, что, если ей и повезет с истинной парой (что вряд ли!), то они родятся оборотнями, такими же, как она, и раз в месяц их придется прятать на третьем этаже женского крыла — год за годом, пока они не научатся прятаться сами. Пока не превратятся в таких же, как тайфа и его сестра, — манипуляторов, вынужденных идти по головам и судьбам, чтобы не быть растерзанными разъяренной толпой. Потому что, если кто-то узнает, что городом правит оборотень, на него даже указывать никому не придется — каждая кумушка с базара моментально повесит на него все убийства и исчезновения людей за все годы с его рождения, и дальше говорить будут вилы и сабли.