Чужая (СИ) - Слета Екатерина

Айя смотрела под ноги, боялась споткнуться.

Чуть притормозила, когда остановился Фрис, подняла на него перепуганные очи. Он с равнодушным лицом кивнул во главу стола, девушка проследила за его взглядом и кивнула в ответ. Тарелка была почти пуста, вино заканчивалось. С ужасом Айя осознала, что прислуживать придется никому иному, как самому хозяину и именитейшим из его гостей. Глаз выше стола поднять так и не смогла. Страх давил на плечи и глазницы, придавливая к полу.

Аккуратно обошла стол, следуя за лакеем, тот легонько нагнулся и отточенными движениями поменял бутылки в чаше со льдом, как бы невзначай прихватил грязные салфетки, прошел дальше и снова поменял бутылки. Айя шла следом, и пусть не так ловко, но все же аккуратно, нагнулась над столом, водружая корзинку с хлебом. По левую руку от нее сидела та самая женщина, которую служанка видела ранее во дворе. Она, заливисто смеясь, отправила в рот виноградинку и отпила из высокого запотевшего бокала. Обслугу не замечала, чему Айя была несказанно рада. По правую руку — во главе стола находился сам хозяин, девушка видела только его руки и черный сюртук, с серебристыми запонками. Большие и широкие ладони с длинными пальцами, выпуклые линии вен и аккуратные ногти. Одной рукой он держал бокал, вторая расслабленно лежала на подлокотнике высокого, обитого темным бархатом стула. На безымянном пальце красовался массивный перстень, с синеватым, почти серым камнем.

Девушка уже поменяла на столе тарелки и забрала пустую корзинку, когда услышала несколько громких и коротких вдохов справа. Будто бы мужчина принюхивался, уловив неприятный ему запах. Покраснев до кончиков ушей и все так же, не поднимая лица, Айя поторопилась прочь.

Оказавшись на кухне и отдышавшись, несколько раз себя обнюхала, но ничего неприятного не почувствовала.

Всю оставшуюся ночь, что ей приходилось обслуживать стол и оказываться рядом с хозяином, она слышала эти частые вдохи, и какой-то неприятный, липкий холодок шел по ее спине. И каждый раз, оказываясь в служебных помещениях, бедняжка обнюхивала себя. На нервной почве даже стало казаться, что от нее и правда пованивает. Но другие этого не замечали — ни слуги, ни гости.

Застолье было окончено, когда за окном погасли все звезды, а на горизонте появились первые предрассветные блики. Лишь тогда стихла музыка и разомлевшие от веселья господа разбрелись по своим комнатам.

Только тогда Айя смогла выдохнуть с облегчением.

До самого утра слуги убирали и мыли гостевые залы и горы посуды, делали заготовки к обеду. Старались не обращать внимания на доносящиеся порою с верхних этажей недвусмысленные стоны и вскрики. Не их это — челяди дело…

Как добралась до своего сеновала, девушка не помнила. Упала от усталости и провалилась в глубокий сон без сновидений.

Всю последующую неделю, Айю до залов больше не допускали, хоть Тойра и осталась ею довольна. Девушка была этому только рада. Попеременно работала то на верхней кухне, то на нижних ярусах. Иногда помогала прачкам и горничным, минуя тесный контакт с господами. Вскоре стало известно, что большая часть гостей отбывает через неделю-другую. А некоторые останутся до прихода тепла, а это несколько месяцев.

Когда, еще через неделю почти все гости разъехались, а застолья и балы отгремели, Айю и других окончательно вернули на нижние ярусы. Помощи для обслуживания оставшихся в доме больше не требовалось. Прислуга вздохнула свободнее.

Жизнь потекла в привычном, опротивевшем до тошноты ритме. Девушка больше не думала ни о знати, ни о балах, ни о господах. Исправно выполняла свою работу, стараясь быть незаметной и мечтая когда-нибудь вернуться домой. Тоска по прежней жизни, по родным и близким порой становилась настолько невыносимой, что бедняга выла от безысходности и грызла землю. И в эти мгновения, казалось, что хуже быть уже и не может.

Так думала Айя, пока одним промозглым, поздним вечером, в пустынную кухню нижнего яруса не пришел он…

Тот день выдался на редкость морозным и ветреным. Воздух был колюч, свеж, пах морем и первыми снегами, что приближались с северных горных вершин.

У Айи были свободные часы, перед вечерней помывкой хозяйственных помещений. Хотела выспаться. Уснуть и не о чем не думать, но несмотря на уже ставшую хронической усталость, ничего не получалось. Девушка вертелась с боку на бок, вздыхала, смотрела на промерзший потолок, куталась в старый, залатанный плед и боролась с накатывающим отчаянием.

Шесть месяцев, одна неделя и четыре дня. Айе казалось, что она может назвать с точностью до секунды и час, в который она оказалась здесь. Перед глазами вспыхивали образы мамы и старшего брата. Как они там? Оправились? Приняли? Чудилось бедной, что после ее исчезновения дом погрузился в горести и тревоги. Душа разрывалась только от одной мысли, насколько должно быть больно маме…

И тут же в голову лезли другие мысли. Для чего все это? Зачем? Почему она? Как такое вообще возможно и есть ли в этом во всем какой-то смысл, высший замысел, пока ей недоступный?

А может она просто умерла, а это и есть тот самый загробный мир? Если это так, то Майя видимо была ужасной грешницей, совершившей что-то страшное и непростительное. Ибо это место казалось несчастной самым настоящим адом. Но где-то в глубине души, девушка знала, что это не так. Что жива!

Все же раз за разом перебирала в голове свои грехи: гордыня, чревоугодие, леность, зависть, сквернословие, гнев, блуд, уныние и дальше по длинному списку. И тут же пыталась себя оправдать, припоминая то хорошее, что было в ней. Доброту и отзывчивость, жалость, преданную любовь и спасенного котенка. Как он там? Наверное, вырос в большого и толстого кота.

На глаза снова навернулись горькие слезы. Девушка зло смахнула их замерзшей рукой. Остановила на ней долгий взгляд и разрыдалась еще сильней. От боли, от усталости, от безысходности. Айя себя жалела. Смотрела на давно ставшую худой кисть, на мозолистую ладонь и пальцы, усыпанные мелкими порезами и язвочками. Кожа, некогда изнеженная кремами и маникюрами, давно огрубела и стала сухой и бледной. Какой-то синюшной.

— Слазь, не реви, — послушалось снизу, — иди обедать будем.

Служанка вздрогнула, несколько раз всхлипнула, вытирая зареванное лицо, и поднялась с копны примятого сена. Зябко поежилась. Пригнулась, чтобы не удариться головой о придерживающие потолок толстые балки. Сделала несколько шагов и посмотрела вниз, на стойла с лошадьми и приоткрытую дверь в комнату старого конюха Шорса. По иронии судьбы, он оказался единственным если не другом, то надежным товарищем Айи. Именно он разрешил ей жить в конюшне, когда девушку не приняли другие слуги и сделали ее жизнь в специальных корпусах просто невыносимой. И ему единственному, захлебываясь слезами и соплями, она вывернула душу, рассказала все как есть, трясясь от страха и неизвестности…

— Чего ты там стоишь? Остынет, — показалось из-за двери заросшее бородой и усами морщинистое лицо.

Айя поторопилась спуститься, по старой, поскрипывающей лестнице.

Шорс кормил ее наваристой похлебкой, на свиной кости и поил отваром, что вкусно пах мятой и чабрецом. Вопросов не задавал, в душу без надобности не лез. Смотрел строго и добро одновременно, жалел. Велел называть его дедом и никак иначе.

— До ночи сегодня? — спросил, слюнявя пожелтевшие от табака и огрубевшие от тяжелой работы подушечки пальцев, ловко скручивая самокрутку, Шорс.

— Ага, — грея руки о кружку, ответила Айя.

Допивали отвар молча, каждый погрузившись в свои думы. Только здесь, с эти странным стариком Айя ненадолго становилась собой — Майей, доверяла и позволяла себе расслабиться. В этой маленькой коморке, пропитанной запахом табака и старческого тела, девушка чувствовала себя на удивление уютно. Безопасно…

Весь день, Айя провела в подпольном помещении. С двумя другими служанками перебирая приготовленные на долгие зимние месяцы припасы. Велено было освободить место под овощи из Артании, обоз ожидался со дня на день.