На краю одиночества (СИ) - Демина Карина

– Положите, – велела Анна. – Да, да, вот здесь, у ворот. Или в почтовый ящик отправить можете.

Кажется, ее сочли странной.

Кажется…

Пускай.

Анна вернулась на террасу. Ее ждала незашитая рубашка и мысли, с которыми она не хотела оставаться наедине, но выбора не было.

Земляной выковырял шоколадный шарик из ячейки и сунул в рот. Зажмурился от удовольствия, почти замурлыкал. И Анна не выдержала.

– Как вы можете это есть…

– С удовольствием, – ответил он с набитым ртом. – Что? Подумаешь, прокляты слегка… но шоколад-то какой! Вот овсянка с проклятьем – это совсем, совсем не то… овсянку я и без проклятий не люблю, хотя дед полагал, что она очень полезна для детей.

Он демонстративно облизал пальцы.

– А вот шоколад – дело другое… – Земляной икнул. – И проклятье только остроты добавляет… к слову, оно так себе, средненькое. Силы в него вложили изрядно, но вот искусности не хватает.

Остановившись у стены, он зажмурился.

– Ага… связки первичные грубые весьма, а вторичные… спутаны. В структуре ошибка, которая, собственно говоря, вас и спасла.

Земляной вновь икнул.

– Извините…

Анна пожала плечами. Выглядела она растерянной, но отнюдь не несчастной.

– Может, ей уехать?

– Нет, – ответила она. – В первый раз меня пытались убить в Петергофе. Не думаю, что расстояние спасет.

– А если заграницу?

– Что мне делать за границей?

– А что там все делают? – Земляной приоткрыл левый глаз, в котором проступила характерная желтизна.

К вечеру исчезнет. И конфеты проклятые он доест, тут и думать нечего. И хорошо, если сам, главное, чтобы мальчишкам не скормил в воспитательных целях. Будут потом животами маяться. А Земляной же об этом не подумает.

– Понятия не имею.

– Вот и узнаете.

– Нет, – Анна тряхнула головой. – У меня оранжерея. Заказы. И проклятье, в конце концов… и я не хочу, чтобы мой дом сгорел. Или его сожрали древоточцы. Или приключилось еще какое-нибудь несчастье. Я… не знаю, что за этим стоит, но… зачем кому-то надо меня убивать?

– Может, и незачем… а может… скажите, у вас тут не появилось вдруг желания отыскать своих настоящих родителей?

– Для чего? – а теперь удивление Анны было совершенно искренним.

– Не знаю… обвинение там выдвинуть. Или упасть на грудь и оросить слезами.

Она фыркнула и отвернулась к окну. Тонкий профиль, в котором теперь Глебу видится что-то донельзя знакомое, но он понятия не имеет, что именно.

Это от усталости.

И раздражения. Тьма не желала ждать, когда наглый человечишко одумается. Тьма уговаривала отпустить ее. Уж она-то сумеет добраться до глупца, который осмелился перечить мастеру. Она… заставит его пожалеть.

И раскаяться.

И рассказать все-все…

Тьму Глеб сдерживал, правда, не без труда.

– Значит, не думали…

– К чему это все? – Глеб наблюдал за Анной, надеясь, что внимание его не будет истолковано превратно. Он просто смотрит.

Смотреть он может.

Он и его тьма, которая рядом с Анной замолкает. Ей тоже нравится. Да, именно смотреть.

И слушать.

И еще ненароком коснуться руки, которая холодна, но Глеб все равно слышит, как бьется пульс. Анне страшно. А гордость мешает выказать страх. И она притворяется, будто бы все в полном порядке, будто она совершенно спокойна, но… сердце не обманешь.

Обманешь.

Тьма смеется. Она-то знает, что можно сделать с сердцем. И не только с ним.

– Да к тому, что на первый взгляд причин избавляться от тебя нет, – Земляной открыл и второй глаз. И смотрел он на Глеба. Этак… внимательно, даже с некоторым удивлением. – Что у нас там по классике? Деньги? Если вы умрете, кто их получит?

Анна рассеянно пожала плечами:

– Несколько благотворительных фондов, плюс будет учреждена стипендия… дом и оранжерея отойдут ботаническому обществу.

– То есть, личного интереса как бы и нет…

– Дом… – она поежилась, провела ладонями по обнаженным рукам. – Его хотят купить. Очень… назойливо хотят. Но… ко мне сегодня приходили, просили, чтобы продала. И если так, зачем давить?

– Может, затем, что проще купить у ботанического общества?

– Я тоже об этом думала, – Анна кивнула и встала, но тут же села. – Однако есть некоторые нюансы. Во-первых, в завещании четко оговорено требование сохранить оранжерею. Не обязательно в доме, но все равно сохранить. То есть, ее должны будут по меньшей мере перевезти.

– Это не так и долго…

– Возможно, однако… я знаю законы. Далеко не все и отнюдь не так хорошо, как законники. Никанор любил обсуждать дела. Не то, чтобы ему требовалось мое мнение, просто слушатель нужен был, однако… я знаю, что нельзя просто так взять и вступить в права. На это дается полгода после смерти завещателя. Процесс оформления документов занимает около трех месяцев, если возникает спорная ситуация, то возможен суд. Но спорной не будет. Так что, пользоваться домом они могут сразу, а вот продать его – только через полгода, когда истечет срок предъявления возможных претензий.

– И это не так долго, – Земляной опустился на пол, сел, скрестив ноги. Вид у него был задумчивый. – Из того, что я понял, город ждут перемены, но не в ближайшем будущем. Полгода они вполне способны погодить. Достаточно подписать договор о намерениях…

Анне это не понравилось.

– Я говорила с Никанором. Я изменю завещание, – она вновь поднялась и прошлась по кабинету, чтобы остановиться перед шкафом. В пыльном стекле его виднелось отражение, несколько искаженное, скорее напоминающее портрет.

И отнюдь не Анны.

– Вы ведь не передумали относительно школы? – Анна обернулась и посмотрела на Глеба. – Вы ее создадите?

– Во всяком случае попробуем, – ответил за него Земляной. – Если ученички раньше друг друга не поубивают.

– Вы уж постарайтесь.

Получилось довольно язвительно.

– Стараемся… мы-то стараемся, да только… – он махнул рукой. – Дело даже не в них. Тьма, она… порой дурное шепчет. Знает, где слабина. И давит, давит, пока не прорвет. Поэтому порой дар лучше не будить. Но если уж проснулся, то надо учиться контролю. Или ты ее, или она тебя.

Тьма Глеба молчала.

– В таком случае, надеюсь, вы сумеете сполна распорядиться оранжереей.

– Мы-то сумеем, – Земляной почесал затылком стену. – Но… вы бы не торопились умирать. Глебушка вон огорчится… если что, мы, конечно, поднимем. Только, сами понимаете, это уже не то.

– Не буду, – она сумела улыбнуться. – А теперь, если позволите… этот день был тяжел. И… я устала.

Она отвернулась от своего отражения.

Бледное лицо. Светлые волосы. И темное платье прямого кроя, которое на ком другом смотрелось бы чересчур уж простым, уродливым даже, лишь подчеркивало нечеловеческую хрупкость Анны.

– И за мальчиками присмотрите. Пожалуйста.

– Присмотрим, – пообещал Земляной.

– У них неладно… и еще с Ильей… то есть, с Арвисом. Он сказал, что знает, кто отец Ильи. Не имя, но… рисунок. Предполагаю, что речь о гербе идет. Вы спросите. Возможно… не факт, конечно, но возможно, стоит… отписать.

Анна сцепила руки.

И смотреть старалась в сторону. Бледные щеки ее слегка порозовели.

– Отпишем. Всенепременно, – Земляной сунул за щеку конфету и поинтересовался. – А вы не желаете на бал сходить? Который в ратуше… городской… благотворительный…

– А надо?

Приподнятая бровь.

Удивление.

– Хотелось бы… но, боюсь, нам будут не рады… настолько не рады, что может не остаться билетов, а… побывать нам надо.

Анна склонила голову и сказала:

– Я попрошу Никанора. И… я не думаю, что мое прошлое имеет какое-то отношение к нынешним делам.

Арвис и вправду нарисовал картинку, кривоватую, но вполне себе узнаваемую. Вот ведь… и вправду отписать придется. Иначе не простят.

Но Илье Глеб ничего не скажет.

Пока.

В конце концов, твари не лгут, но и с правдой обращаются весьма вольно.