Укради меня у судьбы (СИ) - Ночь Ева

Новый человек в нашей богадельне появился под вечер.

На входной двери — пять звонков. Возле каждого — табличка с фамилией: Петуховы, Витебские, Либенбаум, Борн, Вечная. Но если звонят кому-то одному, вся коммуналка слышит: за первой дверью — чужой, и любопытные носы высовываются из нор, чтобы поглядеть, кого там принёс чёрт.

Иногда приходили к Петуховым. Изредка — к Пончикам (Витебскими их звала разве что табличка у входа). Чаще прибегали друзьяшки Идола, который по паспорту Евгений Борн. Ко мне и Ираиде Исааковне не приходили никогда.

В тот день система дала сбой: чужак пришёл ко мне.

Утро начиналось как обычно: подъём по будильнику и душ. Только в самую рань туда можно попасть без очереди.

Я живу в коммунальной квартире, где помимо меня обитают ещё девять человек — пять отдельных государств, где за каждой дверью — свой мир и свои правила.

— Ванька, займи на лекарство, — канючит у меня деньги Идол, сосед справа.

В такое время его может поднять только одно: жажда. И выпить он хочет совсем не воды из-под крана.

— Займи, помираю! — прячет он за спину пляшущие руки.

Идола зовут Жека, ему немного за сорок. В прошлом — певец, а сегодня — опустившийся забулдыга, что зарабатывает на жизнь в соседнем магазине, разгружая товары. Когда-то он был красив, сейчас потрёпан и жалок, одинок и несчастен. Я таким его вижу, поэтому занимаю время от времени деньги и иногда подкармливаю.

— Держи, — выношу купюру, — только куда ты в такую рань?

— Спасибо, царица! — пытается он лобызать мне руки. — Дык, аптеки круглосуточно! Лекарство, понимаешь!

У него даже лицо светлеет от радости.

— Верну, Вань! Ты ж меня знаешь!

Деньги Идол возвращает всегда. Чтобы через время занять снова.

Где-то после шести в коммуналке начинается жизнь. Просыпаются Петуховы — муж, жена и двое детей школьного возраста. Семейство беспокойное и громогласное.

Чуть позже выползают Пончики — одинаково кругленькие, румяные. Их трое: семейная пара и дочь-подросток с громким именем Милана.

Начинается движение, разговоры, шум воды в туалете и душе, ползут запахи из кухни. Позже всех встаёт Ираида Исааковна — старуха из комнаты напротив. Она любит поспать и терпеть не может всех нас. У неё своя любовь — к двум персидским кошкам, что живут с ней с незапамятных времён.

— Иванна, — сжимает она губы розочкой, отчего морщины вокруг рта похожи на лучи уставшего солнца, — вы опять сунулись со своим чайником в моё время и на мою конфорку.

У Ираиды нет определённого времени и нет «своей» конфорки. Ей нравится ловить меня на мелочах и разговаривать. Может, потому что с ней больше никто не общается. Разве что Петуховы скандалят. А Ираиде не хватает «интеллектуальных бесед» на бытовые темы, когда ей не перечат. Как я.

Неконфликтность, наверное, моё главное преимущество. Я стараюсь избегать острых углов. Готова уступить, отойти в сторону, лишь бы не быть втянутой в дрязги и разборки.

— Опять говно мамонта к тебе приставало? — выскакивает повеселевший Идол. — Хочешь, я её уничтожу? Морально? И жирных её кастратов на помойку выброшу?

В Жеке горит боевой дух древних викингов. Изредка я представляю его на сцене. Думаю, он смотрелся харизматично, но у меня никогда не хватает духу попросить его показать старые записи.

Он пересматривает их иногда, напиваясь в дымину. За стенкой я слышу бархатный голос Евгения Брауна — так когда-то звали Жеку в богемных кругах, куда простому смертному путь заказан.

В жизни я люблю порядок: никаких всплесков и потрясений. Всё должно идти своей чередой и не сбиваться с ритма.

Поэтому — подъём, душ, чашка чая и работа. Позже — завтрак и опять работа. Ровно в два я обедаю. Ужин — по настроению. Три-четыре раза в неделю вечером выхожу на воздух — подышать и походить по магазинам, полюбоваться окрестностями и снова работать до поздней ночи.

Перед сном я общаюсь с клиентами и читаю хоть несколько страниц. Книги — моя страсть, но я не могу позволить себе читать запоями, хотя иногда, в какой-то из выходных дней, разрешаю себе между готовкой еды на неделю и стиркой читать немного больше.

— Привет, — вваливается ко мне без стука младшая Петухова — Римма. Она только что закончила первый класс и, пользуясь тем, что наступили каникулы, приходит в гости, чтобы понаблюдать, как я работаю.

Римма самая тихая, особенно, когда рядом нет других Петуховых. Ей нравится то, что я делаю. Она не мешает. Её завораживают мои движения, мелькание крючка в руке и кружево, что получается в результате.

Она не просит научить, но жадно наблюдает, поэтому я всё же предлагаю ей попробовать, уже не первый раз, но Римма только отчаянно трясёт двумя рыжими хвостиками. Боится разочарований. Ей хочется всё сразу и красиво, хотя так и не бывает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Да, я вязальщица. Это моё и хобби, и увлечение, и заработок. Ничего другого я делать не умею. Вязать меня научила бабушка Маруся. Я прожила с ней всю жизнь, не зная ни отца, ни матери.

Уже больше года я живу одна. Уходя на небо, бабуля завещала мне не сдаваться и обязательно достичь желаемой цели.

Цель у меня есть. Я мечтаю круто изменить жизнь, как только соберу нужную сумму. Мечтать мне никто не запретит. Может, только благодаря воздушным замкам в голове я до сих пор не опустила руки.

Поэтому — всё по плану, размеренно, без всплесков и сбоев.

Кому-то жизнь моя покажется скучной, рутинной, серой.

— Вы как механическая кукла, — вычитывает мне Ираида Исааковна, — однажды кончится завод или пружина лопнет — и вы сломаетесь, потому что так жить нельзя. Нигде не бываете, ни с кем не общаетесь, ведёте замкнутый образ жизни. Вы даже мужчин никогда не водите, что прискорбно.

Она любит топтаться по больным мозолям. Её правдивая прямота болезненна, но я стараюсь не обижаться.

— А ну пошла вон, трахнутая молью и нафталином норка! — гоняет её Жека. Он меня опекает, потому что нередко нуждается в помощи — пожрать или занять, но его ненависть к Ираиде удачно сочетается с желанием угодить мне хоть чем-нибудь.

Забавный инсектарий наша коммуналка — место, где собрались пауки разных видов. Я вот кругопряд — плету и плету своё кружево, создаю уникальные вещи, которые покупают у меня за очень хорошие деньги.

Вечером я собралась прогуляться и даже успела накинуть на плечи вязаную шаль, когда меня остановил звонок.

Растревоженное сердце уходит вскачь. Сразу же холодеют пальцы и губы, но я беру себя в руки. Может, просто ошиблись звонком или дверью. Но пока я иду открывать замок, за мной следят изо всех щелей. Нет только Жеки — работает или шляется.

— Иванна Вечная? — спрашивает меня чужак с порога. У него лысина и одышка. Одутловатое лицо и пухлые ладони. Очки на носу в золотой оправе. Костюм немного мятый, но хорошего качества. Он без галстука, но пуговицы на рубашке застёгнуты под горло, отчего кажется, что воротник его душит.

— Да, — отвечаю растерянно, продолжая изучать человека, что всё же пришёл ко мне.

Тогда он переступает порог, бегло оглядывает коридор. Я жду гримасу отвращения, но она не приходит. Чужак лишь вытирает лысину клетчатым платком и представляется:

— Самохин Дмитрий Давыдович, нотариус вашего отца. Где мы можем с вами поговорить?

Я не сразу понимаю, о чём говорит незнакомец. Отец?.. У меня никогда не было отца. Стыдно сказать, но я мало интересовалась родителями. Принимала как данность, что меня воспитывала бабушка.

У нас был однажды разговор. Тяжёлый, но очень короткий.

— Мать твоя погибла, — это единственное, что я знала о ней, кроме имени. Валентина Петровна Вечная — так записано в моём свидетельстве о рождении. В графе отца — пустое место. Они не были женаты, а для меня слово «папа» — нечто эфемерное, почти несуществующее.