Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

Глава 1. Евгения

Я каждый день винила себя за то, что Сергея посадили.

Если бы можно было изменить тот день — я не полетела бы с Артуром и осталась дожидаться Моцарта дома — он не оказался бы за решёткой.

Это было всего две недели назад, а казалось, прошла вечность.

Потому что каждый, каждый грёбаный день приходили плохие вести.

Сначала проверками обложили ресторан и гостиницу и в результате закрыли.

Потом арестовали счета.

Теперь горели склады лесоперерабатывающего завода, где стояли наши сервера.

Я сидела, прикрыв глаза рукой глаза: сил смотреть новости, где показывали пожар, что полыхал второй день, несмотря на проливной дождь, не было.

Серый от недосыпа и переживаний, исхудавший до костей Бринн, стоял, держа в руках, наверное, сотую за день чашку кофе. Не знаю, он вообще спал: ночи проводил у Эльки в больнице, дни напролёт решал проблемы Моцарта. От него несло гарью — они с Русланом только приехали с пожара и, судя по их лицам, пиздец был тотальный. Радовало только одно: никто из людей не пострадал.

Иван выглядел не лучше, хоть по его лицу, как всегда, ничего нельзя было понять.   

Притих даже Перси. Категорически не желая признавать мою сестру — Сашка переехала к нам, когда закрыли гостиницу — он не позволял ей себя даже гладить. Кто бы мог представить в безобидном добродушном корги такой волевой характер. Но при этом обожал Диану. Наверное, на ней, отважно варящей всем кофе, заставляющей меня зубрить ненавистную латынь и её здоровом пофигизме мы и держались.

— Всё, хватит! — выключила она телевизор. — Антон, ты марш в душ, потом ужинать и спать. Руслан, твоя комната там же, на первом этаже, — показала она пальцем вверх, — это этаж для девочек. Бро, — повернулась к Ивану, — где-то там же сумка с твоими вещами, я из дома привезла. Ужин будет готов минут через двадцать, Антонина Юрьевна вас позовёт.

— Я есть не буду, — глотком допил кофе Антон. — Переоденусь и в больницу.

— Бринн, — покачала я головой. — Я съезжу. Тебе бы поспать.

— Мы съездим, — стянула в хвост свои прямые тёмные волосы Диана. — Водитель Александры Игоревны нас отвезёт, — упрямо называла она мою сестру не иначе как по имени отчеству или «госпожа Барановская», приняв сторону вредной, но умной собачонки.  — А вы все — ужинать и спать! Женёк, скажи, что охрана их не выпустит.

— Парни, вам бы и правда выспаться.

— И не тратить время, — ткнула она в Бринна пальцем. — Марш. Марш наверх!

Иван недовольно покачал головой, Бринн нехотя, но сдался под давлением моего умоляющего взгляда, а Сашка многозначительно улыбнулась, когда все, кроме меня вышли из гостиной.

— Сколько лет этой девочке?

— Семнадцать, — натянула я кофту и принялась складывать в сумку учебники: может, до утра в больнице подучу латинский алфавит и правила ударения. Ни с чем у меня не было в универе проблем, если бы не чёртова латынь да не долбанная информатика — вот что мне действительно не давалось. И кто бы мог подумать, что на первой курсе студенты факультета «История искусств» будут заниматься такой ерундой, как созданием веб-страниц и программированием.

— Я бы дала меньше, — хмыкнула Сашка.

— Я тоже думала, что ей шестнадцать, но, оказалось, летом стукнуло семнадцать. Она просто невысокая, поэтому и кажется маленькой.

— А у Бринна есть девушка?

— Да, но она сейчас в коме, — закинула я за спину рюкзак.

— И ты серьёзно не замечаешь, как девочка смотрит на него, а он на тебя? — моя сестра сунула в рот засахаренный орех. Я и не знала, что у Моцарта их целые залежи, пока Сашка к нам не переехала.

— Саш, я замужем. Он брат моего мужа. И мы друзья, — тяжело вздохнула я.

Тотальный пиздец, что вдруг обрушился на нас без Сергея, особенно усугублялся переживаниями за него. Как он там? Держится ли? Каково ему, знать, что всё рушится, а он не может ничего сделать? Ему ведь даже звонить не дают. И разрешают видеться только с адвокатом. Свиданий в СИЗО не больше двух в месяц.

Мы все искренне молились, что он что-нибудь придумает и выйдет. Никто не представлял, что. Никто не знал, как. Даже его старший адвокат, Валентин Аркадьевич, сокрушённо качал головой. Но мы верили, нет, мы истово веровали в Моцарта.

И только на этой вере и держались.

Я так точно.

Глядя в окно машины, на вечерний город, что поливал дождь, я с трудом верила, что мы поженились всего две недели назад. Что всего каких-то четырнадцать дней назад был день нашей свадьбы.

Десятое сентября.

Такой тёплый и ещё по-настоящему летний день, когда казалось, осень никогда не наступит, а наше счастье будет вечным.

И в то, что его посадят, а у нас на двоих осталось не больше нескольких часов, меньше всего верилось, лёжа у него на груди…

Моцарт лежал на спине, спокойный и расслабленный после — сокрушительного? крышесносного? — в общем, после секса и безмятежно курил.

Словно ничего не случилось: Патефона не посадили, в него не стреляли, Целестина, что закрыла его грудью, не борется сейчас за жизнь, меня чуть не изнасиловали, а он не застрелил дядю Ильдара, что пытался это сделать, и за Моцартом с минуты на минуту не должна прийти полиция.

Словно никогда ничего плохого не случится.

— Ни разу не видела тебя курящим, — приподняла я голову, чтобы посмотреть на него.

— Я курю только когда мне так хорошо, что тянет на всякие глупости, — прижался он губами к моему лбу, обняв за шею.

— Ты выглядишь так, словно добился чего хотел.

— Да, раз ты моя жена. Я счастлив, — улыбнулся он. — Запомни меня таким.

Сделал последнюю глубокую затяжку. Медленно выпустил дым в потолок. И затушил сигарету.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Значит, теперь ты можешь рассказать мне всё?

— Конечно, нет, — хмыкнул он. — Что ещё ты хочешь знать, кроме того, что я люблю тебя, девочка моя?

— Всё, Сергей Анатольевич, — села я, натягивая на грудь одеяло. — Ты сказал моему отцу, что живопись — это не про тебя. А Антону — что ты идиот, раз хотел сделать то же самое: то есть использовать музейные номера.

— Господи, ты всё ещё об этом? — усмехнулся он и потянул одеяло вниз, преодолевая моё сопротивление. — Расскажу тебе секрет: так я буду более сговорчивым. И разговорчивым.

Я сдалась.

Склонив голову набок, он любовался моим обнажённым телом. Потом вздохнул, блаженно прикрыв на пару секунд глаза, всем своим видом давая понять, как ему нравится то, что он видит. А потом кивнул.

— Да, так и есть.

— То есть ты всё же хотел добраться до этой украденной коллекции с моей помощью?

— Как сказал твой покойный дядя Ильдар…

Я закрыла глаза, резко почувствовав тошноту. Перед глазами тут же встала ужасная картина: мёртвый дядя Ильдар с остекленевшими глазами, с дыркой во лбу. Пятно его мозгов на стене, кровавый след вниз.

Не знаю, когда-нибудь я смогу избавиться от этой картины перед глазами. Смогу стереть её из своей памяти. Но сейчас я сама была виновата, что она снова возникла — сама завела этот разговор.

— …куда проще было бы охмурить какую-нибудь музейную серую мышь, как сделал мой отец с матерью Антона. Если бы мне просто нужно было добраться до запасников музея, это было бы нетрудно, — сладко потянулся Моцарт и зевнул. — Но живопись и правда не про меня.

— А что про тебя? — я ткнула его ногтем в рёбра. — Это тебе за мышь!

Он дёрнулся, выгнулся, засмеялся.

— Какая же ты ревнивая у меня, Женька!

— И, не поверишь, у меня есть повод, — вернула я на грудь одеяло, прикрываясь. Но только потому, что вспыхнула от его взгляда как спичка — соски тут же болезненно сжались. А чёртово воображение уже нарисовало как весь взмокший и по пояс голый, спустив штаны, он трахает на столе в тесной музейной подсобке… не меня.