Эйми Ямада - ЧАС КОШКИ

Эйми Ямада родилась в Токио в 1959 году. Училась на филологическом факультете университета Мэйдзи, еще в студенческие годы стала сочинять комиксы и даже забросила ради них учебу, однако вскоре поняла, что через комиксы невозможно полностью выразить свою индивидуальность. С 1980 года Ямада начинает писать серьезную прозу. Повесть «Час кошки» стала ее дебютным произведением. Ямада буквально ворвалась в японскую литературу, получив престижную премию журнала «Бунгэй» (1985 г.).

Вошедшие в этот сборник повести «Час кошки», «Игра пальцами» и «Исчадие ада» выразили дух «потерянного поколения X» с его неистовым увлечением андеграундом, наркотиками и «слакерским» (говоря современным языком, пофигистским) отношением к жизни. Крестным отцом «иксеров» считается канадский романист Дуглас Коупленд, а пик «иксерства» в литературе падает на 90-е годы XX века, так что повести, входящие в этот сборник, с их маргинальной эстетикой и идеализацией героев-неудачников прекрасно вписываются в контекст своего времени. Разумеется, в «иксерстве» Ямады при всей подражательности западным образцам присутствует свой, японский колорит, своя национальная экзотика и подтекст. Во всяком случае, повторяющийся мотив любви японских героинь к афро-американцам носит у нее подчеркнуто эпатажный характер, поскольку адюльтер с иностранцем, тем более с чернокожим, и по сей день считается в Японии скандальным отступлением от традиционного жизненного уклада. Однако при этом сексуальное раскрепощение, которое в полный голос проповедует Ямада, в Японии не выглядит столь вызывающе, как, скажем, выглядело в те же годы в западном мире, потому что в отличие от христианского мира японскому обществу (а, следовательно, и японской литературе) всегда, еще с эпох раннего феодализма Нара-Хэйан, был свойственен гедонизм, открытое увлечение чувственными наслаждениями. А западная «сексуальная революция» была для Японии просто толчком, вернувшим страну от кратковременного и вынужденного пуританского застоя к традиционным истокам свободной сексуальности.

Повести Ямады написаны на такой пронзительной ноте, что щемит сердце. Невольно вспоминаются любовные шедевры японского средневековья — Мурасаки Сикибу, Тикамацу, Ихара Сайкаку. Писательнице удается передать мысль не только через психологический, но и через физиологический код. При этом постельные сцены описаны столь изысканным поэтическим языком, что рождают чувство сопричастности высокой поэзии.

Вообще Эйми Ямада — писательница чрезвычайно разноплановая, она творит не только в русле «массовой» литературы. Легкостью и изяществом стиля она, безусловно, соприкасается с «высокой» литературой, о чем свидетельствует обилие полученных ею престижных наград: премия за лучшее женское произведение, премия Наоки, премия Идзуми Кёка, премия Хирабаяси Тайко. Эйми Ямада по праву считается одной из самых выдающихся представительниц современной японской литературы.

Галина Дуткина

Спун ласкал изощренно. Правда, ласкал он мое тело, но не душу. Причем инициатива всегда оставалась за ним. Я просто не могла заставить себя обнять его, как ни пыталась. Интересно, как это другие умудряются быть активными в сексе? Я спросила об этом Марию, но ничего конкретного та не сказала. Хоть бы кто-нибудь объяснил мне, что нужно делать — мол, так-то и так-то. Я бы вылечила душевные раны Спуна, точно следуя предписаниям, как безвольная заводная кукла… Однако я потратила слишком много времени на то, чтобы усвоить элементарную истину: душевные раны зализать несравненно труднее, чем просто вылизать член. Ну почему, почему я не захотела учиться этому раньше?

На раковине в ванной комнате до сих пор стоит пустой флакон из-под одеколона «Брут» и пузырек с капсулами витамина Е. (Спун считал, что без витаминов он не может нормально трахаться). Отчего-то я не могу выбросить этот хлам, не могу даже сунуть его в чемодан и запихнуть в стенной шкаф. Не говоря уж о том, чтобы вывалить в мусорное ведро… Когда Спун заявился ко мне, сбежав с морской базы в Йокосуке, в обеих руках у него было по тяжеленному чемодану со всем его барахлом, уложенным с педантичной аккуратностью. Он деликатно позвонил в дверь. Я впустила его с предчувствием, что этот гость задержится основательно. Среди прочего в чемоданах обнаружилось плиток двадцать шоколада «Херши», которые он привез мне в подарок. Мне даже стало неловко — прилично ли принимать столь щедрое подношение, если человек всего лишь чуток погостит в моем доме?

Когда я впервые увидела Спуна в армейском клубе, он почему-то был при параде — в смокинге и в черном галстуке-бабочке. На фоне парней в матросских робах и джинсах, развязно лупивших по бильярдным шарам, он выглядел просто отпадно — франт франтом, ну просто до кретинизма. Пока мой парень, прижав пальцем к кию долларовую бумажку, азартно резался в бильярд, я исподтишка наблюдала за Спуном. Он держал бокал с коктейлем «Две семерки» («Бурбон» с «7-Up»), и мне померещилось, что в его руке плещется, стекая по черным пальцам, золотистый мед (сейчас, когда я вижу такие бокалы, мне кажется, что это больше похоже на склянку с мочой на анализ). Другую руку он засунул в карман брюк и беспрестанно поглаживал что-то. Сквозь ткань было видно, что пальцы у него длинные и тонкие. Они двигались без остановки, как будто Спун нежно трогал изнанку кармана. Я вдруг представила, как он с такой же непроницаемой физиономией гладит своими блудливыми пальцами мою киску — и кровь бросилась мне в лицо.

Наши взгляды встретились, и мне показалось, что он прочитал мои мысли. Я уставилась в пол. Когда я подняла глаза, он перехватил мой взгляд и показал глазами в сторону выхода. Я встала, как завороженная, сказала своему дружку, что иду в туалет, и вышла из зала. Спун уже поджидал меня за дверью, подпирая стену. Теперь он держал в карманах уже обе руки, так что видок у него был, как у настоящей шпаны.

Он потащил меня к самой дальней двери, на которой висела табличка «Вход воспрещен». Это была котельная. Внутри переплетались бесчисленные трубы, и пахло застоявшейся пылью.

Дверь со щелчком захлопнулась: я оказалась наедине со Спуном. Я подумала, что он хочет поговорить и раскрыла рот — спросить, о чем, собственно, но он, похоже, воспринял это как приглашение к действию, а, может, просто решил, что слова здесь вообще ни к чему. Раздвинув мои полуоткрытые губы, он насильно просунул мне в рот язык. Язык извивался, жил своей жизнью и доводил меня до исступления. Уже не владея собой, я вцепилась в смокинг Спуна и попыталась расстегнуть пуговицы на рубашке. Скорее, скорее вдохнуть запах этого тела! Но его язык и руки продолжали ощупывать, оглаживать меня, не останавливаясь ни на мгновение. А у меня так дрожали пальцы, что я никак не могла совладать с проклятыми пуговицами.