Unknown - Тяжела ли шапка Мономаха? (СИ)

Пашка выходит на кухню, когда борщ уже кипит, свекла тушится, а я шинкую капусту, подпевая горланящему из приемника Трофиму. Паша морщится, убирает звук приемника и садится на барный стул в метре от меня. У Пашки есть три «основных состояния»: нирвана, нигилизм и самобичевание. Я украдкой кошусь на него, пытаясь понять, какой ветер сегодня гонит нашу шхуну?

- Ленька на футболе?

- Да. А что, он должен был сидеть и ждать, пока ты глаза продерешь?

- Ну, ехали бы в Истру вдвоем!

Пашка не хуже меня знает, что это было полностью исключено. Есть проблема, от которой я не открещусь ни за что на свете: Пашка с бутылки водки может «уйти в пике». Нормальный русский мужик с обычными русско-мужицкими проблемами и исконно-русской наследственностью, несмотря на три высших образования, буржуйские инженерные сертификаты, топ-менеджерство, новый джип и полшкафа дорогих костюмов, потеснивших мои шмотки. За четыре года, которые он живет у нас, он трижды уходил в запой. В последний раз выводили его через капельницы. Я уговаривала его закодироваться. Отказался, но поклялся, что больше - «ни-ни». Сегодня нам придется пройти через момент истины: «больше ни разу» или «всё, хана»? Пашка открывает дверцу холодильника. Недопитую бутылку Ленька, конечно, оттуда убрал.

- Я допил вчера?

- У тебя совесть есть?

- А что вы на меня вдвоем накинулись? – он даже не хмур, он - зол.

- Это мы виноваты, что твоя совесть свалила в ебеня?

Я ставлю перед ним бутылку айрана. Он брезгливо ее отодвигает.

- Ленька на тебя не сердится! – говорю примирительно.

- Пошел бы он….

Ёлки, кому-нибудь еще удивительно, что я «ушла в слэш»? Ромка с Андрюшкой такую романтику бы сейчас выдали! А эти….

Пашка сидит, трет лоб. Потом встает:

- Схожу в магазин. Купить чего-нибудь?

- Кудябликов* на ужин настреляй! – я с трудом сдерживаю ярость.

Он снова садится. Смотрит щенячьими глазами. Мне становится его жалко. Я выдерживаю минутную паузу перед тем, как начать его жалеть. И тут звонит телефон.

«Черт, как не вовремя!» - вздрагиваю я.

Пашка снимает трубку:

- Да, Лень. Нормально…. Пиццу? – он косится на сковородки и кастрюли на плите. – Да нет, она здесь кулинарит…. Да, вроде, не сердится, - потом меряет меня взглядом с головы до ног и отвечает игриво: - А знаешь, НЕ ДАЛА!

Потом протягивает мне телефон.

- Привет! – говорю Леньке в трубку.

- Ругаетесь?

- Нет.

- Воспитываешь?

- Немножко.

- Не кричи на него особо.

- Не буду. Только сковородкой дам по морде хорошенько….

- Ладно, я телефон отключу, пока играем. Миритесь там, давайте!

Я усмехаюсь. Пашка, наконец, открыл белую пластиковую бутылку и, закинув голову, жадно пьет диковинный кисломолочный напиток. Потом вытирает губы:

- Ну, что там?

- Велел мириться, - улыбаюсь я.

Он подтягивает меня к себе и обнимает за талию:

- Пойдем?...

«Пашка-Пашка, ты же ведь боишься, что - не получится? У тебя после пьянки не выходит, и ты без Леньки ко мне теперь два дня не сунешься!» Вслух, конечно, таких вещей не озвучивают. Я шлепаю по его шаловливым рукам и говорю:

- Обойдешься! Не заслужил!

Пашка тайком от самого себя облегченно вздыхает. Что бы ты без нас делал, Павел Алексеевич!?

Пашка на восемь лет старше меня и на три года – Леньки. Наша с ним история началась пять лет назад. Это был обычный адюльтер (да, я тоже – не святая). И мы не вышли бы из этого нехитрого сценария, если бы со мной не случилась беда. Меня доставили в Первую Градскую с диагнозом «прободение язвы желудка». И две недели справочная реанимации выдавала информацию испуганным родным: «Морозова Мария - состояние средней тяжести». Когда меня перевели в палату, ко мне начали пускать посетителей. Родители ездили по очереди, Ленька – каждый день. Пашка тоже почти ежедневно. На охране называл мою фамилию и представлялся: «муж». Охранники просекли, что у Морозовой из восьмой палаты – два посетителя-мужа, и как-то раз втроем приперлись к палате посмотреть на меня. Иссине-бледная, вымученная, пришпиленная к капельнице, я не произвела, видимо, на них никакого впечатления. Три парня с короткими стрижками и в одинаковых форменных куртках заглянули поочередно в дверь палаты и, как мне показалось, очень одинаково хмыкнули.

Выписывалась я хорошим июньским днем. Забирать меня Ленька приехал с Пашей. Неверной походкой я вышла в аккуратный больничный дворик, вдохнула запах клумб, посмотрела на клубочки тополиного пуха, согнанного ветром к моим ногам, и заплакала. Я ведь думала, что ничего этого в моей жизни никогда уже не будет. Пашка наклонился и поцеловал меня взасос.

- Эй, алё! Не понял! – возмутился Ленька.

- Не один ты рад! Теперь понял? – ответил Паша.

Волновать меня было нельзя. От нервного потрясения язва могла открыться заново. Я оперлась на две подставленных мне сильных руки, и мы медленно пошли по двору к машине. И когда я выдернула руку из согнутого Пашкиного локтя, чтобы вытереть бегущие по щекам слезы, Ленька притормозил и подождал, пока я снова обопрусь о руку второго мужчины. И только потом мы двинулись дальше.

Восстанавливалась я небыстро. Пашка приезжал к нам почти каждый день. Сидел около меня, гладя мою руку, пока Ленька отмерял мне лекарства. Или готовил мне пресные овощные пюре, пока гладил мою руку Ленька. Иногда Паша оставался ночевать на диване в гостиной. И когда муж рано утром уезжал на работу, давал мне нужные лекарства и сидел на краешке ванной, пока я умывалась, готовясь подхватить меня, если у меня закружится голова. Оставлять нас наедине Ленька не боялся, потому что никаким сексом мне заниматься очень долго было нельзя. Потом супружеский секс с Ленькой у нас возобновился. Но в радости выгонять человека, который был с нами в беде, у мужа не поднялась рука. И Пашка по-прежнему приезжал и оставался ночевать на диване.

«Первый раз» был у нас в мой день рождения. Видимо, это был мне подарок?! Мужики были «датые» и говорили друг другу, кивая на меня:

- Учти, она – трезвая. Она все запомнит. Как мы завтра будем ей в глаза смотреть?