Юрий Слёзкин - Ольга Орг

Автор предлагаемого романа Юрий Львович Слёзкин (1885—1947) ныне почти забыт. ‹…›

‹…›

Сын генерал-лейтенанта, участника Русско-турецкой войны 1877—1878, он не был ярым приверженцем существовавшего в России строя и, несмотря на близость многих своих родственников ко двору и вообще к высшим кругам общества (тетка его была фрейлиной ее императорского величества, а дядя, жандармский генерал, начальником жандармского управления Петербурга),— он стремился во всем разобраться сам, и потому одна из его первых повестей «В волнах прибоя» (1906) о революции 1905 г. была запрещена цензурой, а автор был осужден на год заключения в крепости, от чего его уберегли лишь родственные связи.

‹…›

‹…› Появившийся в 1912 году на страницах журнала «Русская мысль» роман «Помещик Галдин», а в 1914 году в этом же журнале роман «Ольга Орг» делают имя Слёзкина широко популярным. «Ольга Орг» за короткий период выдержала до десятка изданий и была экранизирована.

«Этот роман и стал как бы вершиной, определяющей меня как писателя в это десятилетие,— писал позже Слёзкин в дневнике.— Несмотря на многие недостатки,— продолжал писатель,— он сыграл в то время значительную роль, оказался не только явлением художественного, но и общественного порядка» [2].

Роман действительно стал общественным явлением. Его обсуждали, по нему велись дискуссии, его перевели на немецкий, итальянский, польский, чешский, финский, шведский языки.

Заслуга автора состояла в том, что он показал в литературе новый тип девушки, новую героиню эпохи крушения идеалов буржуазного общества. Обнаружив фальшь, лицемерие буржуазной морали, гимназистка Ольга Орг, дочь крупного губернского чиновника, сбрасывает ее оковы, но перед ней нет ни путей, ни идеалов: «Я ходила в гимназию, учила физику, историю, потому что их нужно было знать для ответа… К чему нас готовят, мы не знаем… Мы ничего не умеем… Нас балуют с детства, потом посылают в гимназию, чтобы мы получили диплом и были, как все. Мы… не знаем, что с собою делать. Потом нас выкидывают на улицу или стараются выдать замуж… И вот у меня нет дороги, никогда не было».

В статье Е. Колтоновской, появившейся вскоре после публикации романа, была верно схвачена мысль, которую несло произведение Слёзкина: «Жутко и страшно. На хрупкие и слабые плечи детей взвалена громадная тяжесть — ковать новые формы, создавать новые ценности, воздвигать маяки. Уходящие отцы ничего не оставляют им в наследство, кроме груды развалин… Это быстрое крушение моральных ценностей сытого буржуазного общества, логика его традиций — болезненно переживается молодыми представителями среды, не впитавшими в себя еще новых ценностей…»

Очевидно, именно этот роман создал Слёзкину репутацию «эротического» писателя, что было далеко от истины и вовсе не соответствовало его нравственному и творческому облику. Даже А. М. Ремизов полагал, что Слёзкин близок к порнографическому течению в литературе начала XX века. Так, говоря о целомудренности писателя Бориса Пантелеймонова (1888—1950), он писал: «Он взялся прочитать мне самую живую страницу из Юрия Слёзкина — и так читал! — давясь и краснея» [3].

Подобными заблуждениями и домыслами, по большей части необоснованными, полна как упомянутая статья Т. Исмагуловой, так и многие другие работы советских литературоведов, касавшихся творчества Слёзкина.

Л. Е. Белозерская-Булгакова, вспоминая много лет спустя о своем первом знакомстве с писателем в 1924 году, отмечает как само собой разумеющееся его известность: «А вот Юрий Слёзкин. Неужели это тот самый, петербургско-петроградский любимец, об успехах которого у женщин ходили легенды? Ладный, темноволосый, с живыми черными глазами, с родинкой на щеке на погибель дамским сердцам… Он автор нашумевшего романа „Ольга Орг“. У героини углы рта были опущены „как перевернутый месяц“, и девушки сходили с ума и делали кислую гримасу, стараясь подражать перевернутому месяцу» [4].

‹…›

Мировая война, революция, Гражданская война… Для многих дореволюционных деятелей культуры эти эпохальные события становились переломным моментом, а иногда и крахом. Не все смогли сразу осознать и суть происходящих событий, и их направленность, и их неизбежность, необходимость.

Не сразу пришел к полному пониманию и Юрий Слёзкин. ‹…› как многие представители старой интеллигенции, он проходит через чистилище сомнений, раздумий, ошибок и срывов. Коротко свой путь в первые послереволюционные годы Слёзкин представил так: «от сотрудничества в „Нашей газете“ и „Вечерних огнях“ — к „Крестьянской коммуне“, от скепсиса — к революционной восторженности, от организации Союза деятелей художественной литературы — к бегству за белым хлебом в Чернигов, от заведования подотделом искусств (вполне искреннего — с отдачей себя целиком) — к глупейшему сотрудничеству в „Вечернем времени“ и снова налево» [5].

‹…›

В 20-е годы Юрий Слёзкин пишет одно за другим произведения, посвященные недавним пережитым событиям и сегодняшнему дню,— роман «Столовая гора» (1922), повесть «Шахматный ход» (1923), роман-памфлет «Кто смеется последним» (1924); повести «Разными глазами» (1925), «Бронзовая луна» (1926), «Козел в огороде» (1927). В 1928 году выходит роман «Предгрозье» — первый вариант первого тома трилогии «Отречение».

В 1929—1930 годах на современном материале Слёзкин создает пьесы «Ураган» и «Пучина», поставленные в театре б. Корша и им. Е. Вахтангова.

Кроме того, за эти годы опубликовано десятка полтора рассказов.

‹…›

Затравленный рапповской критикой, которая видит в нем чужака, сомнительного попутчика, Слёзкин все-таки продолжает работать. С конца 20-х его перестают печатать. Издательства отклоняют его рукописи. Из репертуаров театров исключаются его пьесы, более пяти лет не издают его книги.

Он вынужден обратиться, подобно многим другим писателям, с письмом к Сталину. Слёзкин подчеркивает, что все его творчество отдано родине, народу, что хочет быть полезен. Неизвестно, получил ли это письмо Сталин, но резонанс все же был. Писателя пригласили в ЦК, и через некоторое время рукопись первого тома эпопеи «Отречение», произведения, которое Слёзкин считал главным делом своей жизни, была принята к печати.

В эпопее автор хотел отразить эпоху, XX век со всеми его потрясениями.

‹…›

Над эпопеей Слёзкин работал до конца своей жизни. В суровые годы войны он увидел свой патриотический долг в том, чтобы выдвинуть на передний план третьего тома фигуру Брусилова. Некоторые главы романа печатались во время войны. Отдельной книгой роман «Брусилов» вышел в марте 1947 года. В нем реализовалось все, к чему стремился Слёзкин на протяжении писательской жизни,— слились воедино мысль, идейная ясность, художественное мастерство.

Белые, мягкие хлопья снега тайно, неслышно и быстро устилали землю. Легкие мотыльки кружились в бледном свете зимнего дня. Грязный, всем наскучивший город, как в сказке, сменился новым, таким тихим, грустным, зачарованным. Люди шли, улыбаясь самим себе и зажмурившись. Бубенцы звякали тоньше. У девушек стыдливо алели щеки из-под напудренных инеем прядей волос, а у мужчин добродушно обвисли усы.

В этот день, когда к спящей царевне приходит влюбленный принц, когда в полях расцветают голубые ночевеи {3}, чьи очи — очи любимой, где сказывается ее сердце; когда души утопших молятся и плачут о грехе своем, отчего и синеет в эту пору лед и слышен по реке тихий шум,— в этот день два человека, два незнакомца появились в городе.

Они шли, видимо, бесцельно, так просто, куда глаза глядят, не справляясь с названиями улиц, то появляясь, то скрываясь внезапно; шли, говорили, смеялись или молчали, загрезившись, как люди, оторванные от дела, от обязанностей, впервые почувствовавшие себя свободными.

Первая увидала их Лена и даже оглянулась им вслед, потому что они говорили в то время очень громко, кажется, по-французски, и вообще совсем не стеснялись. Она может побожиться, что один из них сказал ей: «какие дивные глазки». Уж это она расслышала ясно и ошибаться не может.