Фред Стюарт - Титан

— Жди здесь, — приказал он, указав Нику на скамейку.

Мальчик сел, положил рядом узелок с одеждой, а помощник шерифа скрылся за дверью какого-то кабинета. Ник стал осматриваться. Стены с потрескавшейся штукатуркой явно нуждались в покраске. Над старой батареей отопления на стене было размазано пятно грязи и чьей-то рукой были нарисованы губы сердечком. На стене висела в деревянной раме фотография президента Мак-Кинли, а в углу — изъеденный молью национальной американский флаг.

— Зайди, — сказал показавшийся в дверях помощник шерифа.

Ник поднялся со скамейки и вошел в кабинет. Это была большая комната с высокими окнами, выходившими на вспаханную лужайку. Вдоль всех стен тянулись высоченные застекленные книжные шкафы, заставленные тяжелыми фолиантами. Дерево, казалось, стонало под тяжестью и от скучности этих трудов: «Официальная история округа Ван-Бурен», «Словарь детских болезней», «Уголовный кодекс штата Пенсильвания». За письменным столом, на котором царил форменный беспорядок, сидел мужчина, которому Ник на глаз дал лет сорок. Он был худощав, опрятно одет, обладал песочного цвета волосами и приятным лицом. Посмотрев на вошедшего Ника, он улыбнулся.

— Добро пожаловать в наш приют, — произнес он весело, словно бы и не понимал всей мрачной иронии этой фразы. — Меня зовут доктор Хилтон Трусдейл, я являюсь директором этого учреждения. Пожалуйста, присаживайся.

Ник опустился на деревянный стул, что стоял около письменного стола. Доктор Трусдейл раскрыл папку и с минуту изучал бумаги. Затем он вновь поднял глаза на Ника и заговорил своим негромким четким голосом:

— Твоя мать была осуждена за проституцию. Ты понимаешь, что это такое?

Ник нервно повел плечами. Ему стало не по себе.

— Да, — ответил он.

— Да, сэр, — поправил его доктор.

— Да, сэр.

— Ты знал, чем занимается твоя мать?

— Я знал… что мужчины приходили повидать ее.

— А знал ли ты, что они платили ей деньги за использование ее тела в аморальных и отвратительных целях?

Ник весь набычился.

— Пожалуйста, ответь мне на поставленный вопрос, Томпсон.

— Я догадывался… Я знал.

— Так все-таки догадывался или знал?

— Знал.

— Да, сэр, я знал.

— Да, сэр, я знал, но там не было ничего аморального! Моя мама хорошая!

Холодная улыбка скривила тонкие губы доктора Трусдейла.

— Уверен, что ты искренне так думаешь о ней, Томпсон. К сожалению, общество иного мнения. Ты должен понять, что на мне лежит ответственность за всех воспитанников приюта. А вас здесь восемьдесят четыре подростка! Скажу больше: восемьдесят четыре невинных подростка. Мой прямой долг: защитить всех несчастных детей как физически, так и морально. Вот почему я вынужден задавать тебе некоторые неприятные вопросы. Скажи, тебе когда-нибудь приходилось наблюдать собственными глазами, чем занимается твоя мама с ее… ну, скажем, клиентами?

Ник залился краской:

— Нет.

— Нет, сэр. Но ты ведь знаешь, как это бывает? Ты понимаешь, за что именно ей платили?

— Да, сэр.

— Так выходит, ты понимаешь эту сторону жизни? То, что порядочные люди называют животной стороной человеческой природы?

— Да, сэр.

— Скажи, твоя мама… она когда-нибудь ласкала тебя?

Ник с изумлением взглянул на доктора:

— Она меня целовала.

— Это понятно, но делала ли она что-нибудь более… э-э… ну, что ли, более откровенное?

— Я… не знаю, о чем вы?

— Это очень просто, Томпсон. Твоя мать — проститутка. Эти женщины с испорченной нравственностью часто предаются извращениям для того, чтобы удовлетворить свою похоть. Мне известно несколько случаев, когда проститутки занимались любовью с маленькими мальчиками. Даже более того: совершали кровосмешение со своими собственными детьми.

Ник был так потрясен услышанным, что с трудом мог говорить.

— Мама… — прошептал он. — Мама никогда бы такого не сделала!

Доктор Трусдейл поднялся из-за стола.

— Как бы то ни было, а опасность того, что твоя мать была носительницей отвратительной социальной болезни, реально существует. А если принять во внимание ту бедность, в которой ты проживал со своей матерью, и, я бы сказал, вынужденную интимность, то не следует отбрасывать возможность того, что она заразила тебя. Ради безопасности наших воспитанников мне придется тебя осмотреть. — Он подошел к окну, которое располагалось как раз за его столом, и опустил темную шторку. — Пожалуйста, Томпсон, разденься.

— Раздеться?

— Да. Совсем. Донага.

Он включил настольную лампу и занавесил остальные окна. Ник почувствовал, что происходит нечто странное, но не знал, что еще остается делать, кроме как повиноваться Он встал со своего стула и начал раздеваться.

— Ботинки тоже? — спросил он, чувствуя, что покрывается холодной испариной.

— Если тебе не трудно, — раздался ответ.

Когда Ник был готов, доктор Трусдейл приблизился к нему и стал осматривать с ног до головы.

— Мм… Я вижу, ты вполне уже созрел, Томпсон. Ты занимаешься мастурбацией?

Пот тонкой струйкой пробежал у Ника между лопаток.

— Чем я занимаюсь?

— Ты играешься с ним? Ты, как это вульгарно называется, «дрочишь»?

— Н-нет…

— Нет, сэр. А ты не мастер заливать. В моем учреждении нет ни одного подростка, который бы не предавался по временам этому пороку. А теперь спокойно. Я осмотрю твои органы на предмет обнаружения поражений сифилитического характера. Не нервничай, больно не будет.

Ник весь напрягся, пока доктор Трусдейл, сев возле него на корточки, ощупывал его пенис и яички. У мальчика на миг перехватило дух, когда доктор чуть сдавил их. Наконец осмотр закончился и доктор выпрямился.

— Хорошо, Томпсон, кажется, все чисто. Но учти, что болезнь может дремать в организме годами. Я буду время от времени осматривать тебя так же, как сегодня. Для твоего же блага и, конечно, для безопасности всех наших воспитанников. — Он улыбнулся и положил свои руки Нику на плечи. — Не пугайся. Мне хочется, чтобы ты считал меня своим другом. — Он заглянул в наполненные ужасом глаза мальчика и мягко произнес: — Ты очень красивый юноша, Томпсон. — Доктор вернулся к своему столу. — Ты можешь одеться.

Натягивая на себя одежду, дрожащий от страха Ник сознавал, что, если ему доведется провести в этом приюте долгое время, с ним непременно случится что-то ужасное. Что конкретно, он не знал, но знал другое: доктор Трусдейл ему не друг.

— Это не тюрьма, — продолжил доктор, сев за стол. — С другой стороны, это, понятно, не частная школа для богатых детей. Ребята у нас много работают и мало играют. Если их отношение к жизни измеряется категориями взаимопомощи, христианской любви к ближнему, такие воспитанники живут хорошо. Если же кому-нибудь становится непонятной ценность сотрудничества с окружающими, таких ожидает наказание. Те воспитанники, которые предпочитают сотрудничать лично со мной, э-э… пользуются некоторыми привилегиями. — Он еще раз улыбнулся Нику. — Надеюсь, ты будешь сотрудничать со мной, Томпсон.

Ник как раз заканчивал застегивать рубашку, но от этих слов кровь застыла у него в жилах. Этот новый кошмар, увенчавший собой целую пирамиду прочих потрясений, выпавших на последние дни, был страшен. Помимо смутных угроз доктора Трусдейла, одно обвинение в том, что он когда-либо мог иметь сексуальный контакт с матерью, чего стоило!

Слово «кровосмешение» на всю жизнь стало для Ника Флеминга самым отвратительным.

— Обед в полпервого, ужин в шесть, — сообщил главный надзиратель Сайкс, провожая Ника вверх по деревянной лестнице на второй этаж. — Приготовление домашнего задания с семи до девяти. Отбой в полдесятого. Подъем в шесть пятнадцать. Завтрак — в семь утра. Уроки и работа — с восьми. В субботу и воскресенье — свободен, как голубь, правда, в воскресенье еще церковь.

«Боже, помоги мне отсюда выбраться! — отчаянно думал Ник. — Боже, ну что тебе стоит?»

— Вопросы?

— Нет, сэр.

— Здесь не так плохо, как кажется. Привыкнешь и ты.

Они наконец дошли до конца лестницы и вступили в длинный коридор, который разделял собой пополам весь второй этаж приюта.

— На этаже четыре спальных отделения: А, Б, В и Г. По двадцать ребят в каждом. Тебе идти в «Г». Три года назад удобства еще были на дворе, тебе повезло: государство построило туалет в здании. У нас даже душевые есть, правда, с горячей водой небольшие перебои. Но вообще доктор Трусдейл поставил сюда самое современное оборудование. Все ребята меняют белье через день…

Грузный надзиратель болтал без умолку до тех пор, пока они не добрались до конца коридора, где была дверь с табличкой «Г». Он втолкнул Ника в большую унылую комнату, в которой было двадцать железных коек. В ногах у каждой стояло по тумбочке. С потолка на длинных проводах свешивались голые лампочки. Ни картин на стенах, ни ковра на полу. Ничего. Вполне возможно, что приют не был тюрьмой, как говорил доктор Трусдейл, но уж больно он на нее смахивал.