Игорь Срибный - Даша из морской пехоты

За этот черный, прокопченный и простреленный день моряки отбили восемь немецких атак. В окопы пришли все – врачи, медсестры, ездовые, раненые, контуженые. Голодные, ибо питаться было нечем, – ночью под обстрелом на поле удалось собрать ведро мороженой картошки. Ею накормили раненых. Не хватало боеприпасов, и их собирали на поле боя у убитых гитлеровцев.

Лишь под вечер немцы прекратили атаки.

В затяжных боях под Дуванкоем отряд морской пехоты, укомплектованный краснофлотцами с крейсеров «Красный Кавказ» и «Красный Крым», понес жесточайшие потери – были убиты или ранены все офицеры отряда, и командование принял на себя старшина 1-й статьи Андрей Паршаков. Андрей был из команды минных специалистов, и его командир никак не хотел отпускать его на берег в формируемый отряд морской пехоты.

Но в отряд была назначена санинструктором старший матрос Дарья Ракитина… Андрей давно был влюблен в Дашу и видел, что девушке он тоже небезразличен. Она, конечно, не была редкой красавицей, из тех, кто разбивает сердца по пути в ближайшую бакалейную лавку. Нет, Дарья пленила его сердце не внешними прелестями, а совсем другими качествами – детская непосредственность и чистая, открытая душа – вот что поразило Андрея еще в первую их встречу.

– Товарищ старший лейтенант! – взмолился Андрей, стоя навытяжку перед командиром. – Отпустите, молю! Я ведь родом из Инкермана! Это ж мои родные места.

– Да ладно вам, краснофлотец Паршаков! – усмехнулся командир. – Главная причина ведь другая, верно? И сдается мне, что причина эта зовется старший матрос Ракитина…

– А хоть бы и так! – Андрей не унимался. – Разве эта причина не заслуживает моего присутствия в бою рядом с нею, чтобы защитить и уберечь?!

– Заслуживает, Андрей! – сдался вдруг старший лейтенант Решетов. – Конечно, заслуживает. Пожалуй, это твоя обязанность, и она ничуть не менее почетна, чем твоя святая обязанность защитить и уберечь от фашистской гадины нашу Родину… Что ж, я походатайствую, чтобы тебя включили в список.

Вечером Андрей зашел в корабельный лазарет.

Даша стояла спиной к нему, укладывая огромную санитарную сумку.

– Господи, как ты ее таскать-то будешь? – произнес Андрей.

– Вот чертяка! – вскрикнула Даша, оборачиваясь. – Напугал! Ты чего подкрадываешься?

– А я не подкрадывался, – сказал, улыбаясь, Андрей. – Просто я петли переборки хорошо промазал. Вот они и не скрежещут, как раньше. Слушай, Дашка, меня включили в список! Я иду с отрядом!

Глаза девушки радостно блеснули…

– Как же тебя Решетов отпустил? – сказала девушка – она и не пыталась скрыть радость.

– Уговорил! – сказал Андрей. – Я же не могу отпустить тебя на берег одну с сотней мужиков, которые наверняка начнут приставать к тебе с разными непристойными предложениями руки и сердца.

– Почему одну? – Даша сделала вид, что обиделась. – Со мной еще Маша Королева идет.

– К тебе будут приставать пятьдесят самых достойных моряков! А к Маше будет приставать вторая полусотня мужчин!

– Вот болтун! – воскликнула Даша. – Язык без костей! Ладно, Андрюш, иди уже! У меня еще куча дел перед высадкой.

– Пойду! – Андрей чмокнул девушку в щеку. – Увидимся на посадке. Я тебя в свой мотобот постараюсь определить.

Андрей дошел до переборки и оглянулся, загадав желание. Даша смотрела ему вослед, и лицо юноши осветилось радостной улыбкой. На миг Андрей почувствовал себя на вершине высокой горы, но тут же смутился, увидев все понимающую улыбку девушки. И его чувства сразу стали двойственными: с одной стороны, восхитительными, а с другой – смешными. Они опасно кружили голову и были сильнее, чем устоявшиеся привычки к скромности, сомнениям или угрызениям совести. Так всегда бывает, когда внезапно осознаешь, что ты нравишься кому-то…

Ранним утром 1 ноября 1941 года моряки под командованием капитан-лейтенанта Боярова высадились на берег. Высадка проходила под сильным огнем противника. Перегруженные до отказа мотоботы, имевшие глубокую осадку, сели на мель в двухстах метрах от берега. Морским пехотинцам пришлось преодолевать полосу прибоя, двигаясь по горло в ледяной воде. Волны периодически накрывали их с головой, и если бы не Андрей, который забрал у Дарьи ее сумку и автомат, вряд ли бы ей с ее невеликим ростом удалось добраться до берега.

И все-таки отряд вышел на берег, в боевые порядки мотострелковой бригады, а попросту – пехоты…

Проблемы начались практически с первого дня высадки. Не хватало медикаментов, одежды, продовольствия. В сутки моряки получали двести граммов сухарей и полбанки консервов на брата. Сказывалась нехватка боеприпасов, приходилось беречь каждый снаряд, каждый патрон. Превосходство быстроходных немецких десантных барж в вооружении перед советскими катерами позволило им осуществить блокаду плацдарма со стороны моря.

Бой закончился, и Андрей с трудом добрел до блиндажа, упав на жесткую скамью. Скоро пришла Дарья – вся запорошенная белой каменной пылью, в рассеченном на рукаве ватнике. Девушка присела рядом, аккуратно положив у ног свою санитарную сумку.

– Я устала, Андрей, – произнесла Даша каким-то безжизненным голосом, склоняя голову на плечо любимого. – Я смертельно устала. Знаешь, что сегодня было?

Андрей сидел прямо, прислонившись спиной к стене блиндажа. Он был подавлен – отряд понес такие потери, что начни сейчас гитлеровцы новую атаку, отбивать ее будет некому. Да, и нечем – патронов почти не оставалось…

– Что, милая? – Ему хотелось как-то приободрить девушку, но сил не было даже для разговора.

– Я должна тебе рассказать… – сказала Даша, слегка приподняв голову. – Я вытаскивала раненого. От танка. Вдруг вижу, лежит второй – тоже танкист. Пришлось тащить обоих. Одного протащу – оставляю, потом – другого. У обоих ожоги сильные, а у одного еще и перебиты ноги, и он истекает кровью. И вдруг, когда я подальше от места боя отползла, меньше стало дыма и гари, вдруг обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца… Я была в ужасе: там наши гибнут, а я фашиста спасаю. Меня просто накрыла паника… Там, в дыму-то, не разобралась… Вижу: человек умирает, человек кричит… «А-а-а!..» Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: на рукаве нашивка – череп и что-то на немецком… Враг! И что теперь? Тащу нашего раненого и думаю: «Возвращаться мне за тем или нет?» Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови… И я… Я поползла за ним, Андрей. Я продолжала тащить их обоих… Это же… Человек… Раненый… Самые страшные бои были сегодня… Самые-самые… Сашку Червева убило миной… На моих глазах… А я же его лечила еще там, на корабле.

– Ты постарайся уснуть, милая, – пробормотал Андрей. – Тебе нужно отдохнуть.

Дарья как-то по-детски всхлипнула и замолчала… И только теперь Андрей вспомнил, что ей вчера исполнилось девятнадцать…

Вчера, 7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, у Дарьи был день рождения, но Андрею, который теперь командовал моряками, было не до поздравлений. Да и Дарья постоянно находилась на поле боя, вынося раненых…

– С днем рождения, Дашуня! – произнес Андрей. – Прости, что вчера не поздравил.

– Я вытащила их обоих! – Даша, казалось, не слышала его слов. – Я дотащила того немца-танкиста до наших окопов… А пацаны его добили!.. Он же был… Сказали, что он был из СС…

Андрей промолчал, ибо что можно было сказать Даше после того, что она пережила сегодня…

– Скажи, Андрей! – вдруг с надрывом выговорила Даша. – Разве у человека бывает два сердца? Одно сердце для ненависти, а второе – для любви?.. Да?!

– Нет, Дашуня! – тихо сказал Андрей. – У человека оно одно!

Едва рассвело, Андрей выбрался из блиндажа и, вооружившись биноклем, принялся изучать позиции гитлеровцев. Затем перевел взгляд на полосу земли, на которой вот уже восемь дней убивают друг друга люди – или уже не люди?

Прямо перед ним лежало поле… Жуткое зрелище было это поле – избитое воронками от снарядов, оно казалось лунным. Ни кустика, ни травинки – голая, изрытая глина, напичканная каменным крошевом, осколками, костями и отравленная толом. Земля как будто сгорела, оплавилась… Андрей подумал, что очень долго на этой земле не будет расти даже вездесущий бурьян…

Он вспомнил вдруг о Дарье, которая спала сейчас в блиндаже, свернувшись калачиком, и улыбнулся – сколько же в ней детской непосредственности и доброты! То, что сейчас переживала эта, по сути, еще совсем девочка, не сделало ее ни грубой, ни циничной, ни слабой! Она была смертельно усталой, да! Но продолжала свято верить во все хорошее в людях… И если бы сейчас она стояла рядом с ним, она наверняка бы сказала: «Закончится война, и люди вылечат поле боя! И разобьют на нем виноградники…»