Нарушая заповеди (СИ) - Перова Алиса

Ненавижу!.. Сволочи! Как же я их ненавижу!

Зажимаю уши ладонями и сдавливаю очень сильно, зажмурив глаза. Заткнитесь уже, уроды!

Секунда, вторая… десятая. Лишь пульс бьется в ладони и уши хрустят почему-то. Но ЭТИХ… не слышно. Вот чем они там занимаются?! Убираю руки, чтобы прислушаться… Тишина. Вот гадство! А может, они уже ушли? Я тихо подхожу к стене и прикладываю ухо…

Ну да, как же — ушли они! Эта кобыла сисястая что-то там бормочет, да ещё подхихикивает. До чего же отвратительный голос! Ну как Ромка может… с ней?! Он что, не видит, какая она?.. Вспоминаю, как эта чувырла хлопала своими наращенными ресницами и выпячивала губищи, похожие на задницу гамадрила. Как водила длинными острыми когтями по Ромкиному запястью… А он таращился в вырез футболки на её буфера… Буферищи! Тоже, небось, не свои! И ничего, кроме этих пошлых выпуклостей, не замечал. Да как можно не видеть, что она… Дура белобрысая!

Мне хочется долбануть кулаком в стену!.. А лучше стулом! Чтобы они там не расслаблялись. Почему он не выпроводил эту идиотку сразу после ужина? Зачем было тащить её в свою комнату? Варианты — показать фотки или подготовиться к ЕГЭ по физике мною даже не рассматриваются. В её пергидрольных извилинах такое понятие, как физика, не могло задержаться в принципе.

А предположения, которые навязчиво лезут в голову, вызывают тошноту, ярость и… Нет — слёз отчего-то нет. Я даже скривилась и хныкнула пару раз, но не выдавила ни одной слезинки. Только голова разболелась.

Ну, папочка, спасибо тебе большое. Всё пытаешься угодить своей курице колхозной — устроил здесь дом свиданий! Похоже, у всех мужчин в этом доме мозг сосредоточен в нижней части туловища. Личную жизнь они устраивают!.. А меня спросил кто-нибудь — меня устраивает их личная жизнь? Или я, по их мнению, не доросла до права голоса?

За стеной, словно почуяв моё настроение, отозвались громким ржанием. Будто специально издеваются. А этот кобель застеночный дорос, значит?!

Как же хорошо и спокойно без него было! И без мамаши его блаженной. Лучше бы, конечно, только без неё — терпеть не могу эту овцу. Везде суёт свой нос и вечно лыбится. Наверное, она даже сидя на толчке улыбается. И когда с папочкой моим в постели кувыркается — тоже рот до ушей. Фу! Какая же гадость! Мне бы такое и в голову не пришло, если бы я недавно не услышала, как она стонет в отцовской спальне.

Хотелось бы мне верить, что в тот момент у неё зуб разболелся… Вот только на следующий день она так сияла своей улыбчивой рожей, что я уже мечтала, чтобы у неё вовсе зубов не осталось. Гейша престарелая! Ей, похоже, уже лет сорок, а всё туда же! Теперь-то я к их комнате даже не приближаюсь, но психологическая травма уже нанесена. И где были глаза у моего папки? После таких красоток запасть на это недоразумение!.. Да ещё и в дом её приволок! А она притащила багаж… И моя жизнь закончилась…

В соседней комнате неожиданно хлопнула дверь, а в коридоре послышалась возня и снова это мерзкое хихиканье. Меня будто пнули в том же направлении, и вот я уже вылетаю из своей комнаты и едва ли не сталкиваюсь с этим озабоченным дуэтом. И здесь тискаются! А в комнате что тогда делали?

— Вы совсем оборзели? — вырывается из меня злобное шипение.

Так-то я собиралась гордо пройти мимо и спуститься на первый этаж. Но не прошла. Зацепилась взглядом… Потом и языком, а он, как давно известно — мой враг.

— Лялька, ты чего фырчишь? — Ромкина рука ласково треплет меня по волосам, заставляя задеревенеть мой язык и все конечности. — Давай ищи киношку, как вернусь — будем смотреть.

И вместо того, чтобы отбросить эту руку и пройти мимо, я, как болванчик, молча киваю головой в знак согласия. А ещё перестаю дышать, впитывая эту незатейливую ласку, от которой по коже головы носятся колючие мурашки. Вот как он это делает?

И вдруг становится неуютно и холодно, когда его ладонь, слегка задев краешек моего уха, возвращается обратно и обхватывает обнажённое предплечье этой мымры. А я не силах отвести взгляд, пытаясь прожечь дыру в месте соприкосновения… Мне хочется выдрать её бледную руку прямо из плеча и выбросить собакам. Не нашим — бродячим.

— Договорились, Ляль?

Зачем он спрашивает? Я ведь уже ответила, то есть кивнула… Наконец, я отмираю и, сипло пробормотав «Ладно», спешу проскользнуть мимо этих двоих в сторону лестницы. Что мне там надо? Да ничего, но не возвращаться же обратно у них на глазах. Зачем тогда, спрашивается, выходила?

И тут за спиной раздаётся смешок… Он действует на мои взвинченные нервы, словно спусковой крючок. Я резко разворачиваюсь и делаю шаг к этой гадине.

— Так эти противные звуки из тебя? А я как раз вышла узнать, кого здесь тошнит.

— Лялька, перестань, ты что творишь? — Ромка даже рявкнуть на меня не может! И смотрит, как… как на расшалившегося ребёнка.

— Я не Лялька, у меня имя есть! — с отчаянием выкрикиваю ему в лицо, а его бледная курица меня добивает:

— Зай, да эта мелкая сопля влюблена в тебя, как кошка, вот и бесится от ревности.

Я уже отчётливо вижу, как разлетаются в разные стороны вырванные клоки обесцвеченных волос, и брызгает кровь из разбитой курносой сопатки, и… Ничего из этого Рома просто не позволяет мне сотворить, перехватив запястья моих рук.

— Ух, ну ни фига у тебя сестрёнка! Сумасшедший детский сад! — не унимается эта тварюга.

— Света, спускайся вниз, я сейчас подойду, — командует он своей курице, а я изворачиваюсь и успеваю пнуть её ногой.

Она что-то там возмущённо вякает и дёргается, но я слышу только голос Романа… Мой Ромка называет её по имени, а меня Лялькой…

— Ну перестань, малыш, — он пытается обнять меня за плечи.

Лялька, малыш…

— Да пошёл ты, ЗАЯ! — вырываюсь из захвата и скрываюсь в своей комнате, громко хлопнув дверью перед его носом и повернув замочек.

Предатель! Пусть теперь валит к своей облезлой выдре и даже близко ко мне не подходит!

Я слышу, что Роман ещё продолжает стоять возле двери и жду, когда постучит, чтобы рявкнуть ему в ответ: «Ну сказала же — свали отсюда!»

Но он даже не постучал. И действительно свалил. А мне так хочется заорать во весь голос. Зарычать!

Ну, почему я такая дура? Зачем я выперлась туда? И как я теперь буду смотреть ему в глаза? И как смогу не смотреть в них? В эти невероятные, как штормовое небо, серые глаза…

Я выключаю свет и медленно умираю в темноте.

Сорок четыре минуты я таращусь в окно на освещённую фонарями подъездную дорожку. Вглядываюсь вдаль, каждую секунду ожидая, когда лесную черноту прорежет неоновый свет фар. Чувствую себя брошенной, преданной и никому не нужной.

— Лали, ты уже спишь? — после негромкого стука раздаётся за дверью голос папы, разрывая мой одинокий кокон, в котором я никому не нужна.

— Да, пап, — мой тихий, слегка охрипший голос свидетельствует в пользу того, что я говорю правду, а, следовательно, меня нужно оставить в покое, наедине с моими снами… И с моим горем.

— Малыш, у тебя всё в порядке? — в голосе папы слышится волнение, и как бы мне ни хотелось, чтобы он отстал, нагрубить я ему не могу. Никогда не умела.

— Да, папуль, просто легла пораньше, — стараюсь звучать сонно и безмятежно.

Кажется, у меня отлично получается, потому что папа желает мне сладких снов и уходит. Торопится к своей улыбчивой чучундре. Никому я здесь не нужна!

Сто сорок девять минут. И ничего не изменилось — терраса, улица, фонарь… И всё тот же чёрный лес. А дядя Семён — тоже предатель! Он ведь наш водитель, а не Ромкин. Вот зачем он их повёз?! Пусть бы тащились оба по лесу пешком. Тогда бы у этой клячи отвалилось всякое желание приезжать к нам снова в гости.