Смотри, но не трогай (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна

Тимур

— Отец, ты звал? — просовываю голову в дверь кабинета.

— Да, войди, — кивает сухо.

Медленно двигаюсь к креслу для посетителей, которое находится с противоположной стороны его массивного дубового стола. Намеренно шаркаю ногами об пол. Знаю, что старика это бесит. Поэтому я получаю поистине садистское удовольствие.

— Смотрю, очередную картинку прикупил? — бросаю небрежно, разглядывая новое «произведение искусства», висящее за его спиной.

— Эта, как ты выразился, картинка стоит дороже, чем твой глянцевый автопарк, — пригвождает холодным взором. — А вообще да, прикупил. Нравится?

— Не-а, — отвечаю нагло, гоняя во рту жвачку. — Как по мне, мазня мазней.

На самом деле картина и правда ничего. Навевает весеннее настроение. Но я лучше удавлюсь, чем признаюсь в этом отцу.

— Ничего другого я от тебя и не ждал, — в его голосе нет никаких эмоций. Он сухой и безжизненный. Словно опавшая листва.

— Ну так чего звал-то? По делу или по сыну соскучился? — не могу удержаться от сарказма.

— У меня к тебе важный разговор, — не реагируя на мой выпад, цедит отец. — Поэтому желательно, чтобы ты был серьезен.

— А я что, несерьезен? — наигранно удивляюсь.

— Тимур! — рявкает он. — Возьми себя в руки и сосредоточься.

Демонстративно закатываю глаза, но от ответного комментария воздерживаюсь.

— И вынь изо рта чертову жвачку. А то как корова на лугу.

Стискиваю зубы, буравя отца неприязненным взглядом. Чавкать перестаю, однако резинку изо рта не вынимаю.

— В общем, я хотел тебе сообщить, что женюсь, — помолчав, огорошивает он.

Воцаряется пауза. Прямо немая сцена. Гоголь, мать его. «Ревизор».

Отец смотрит на меня в напряженном ожидании, а я хватаю ртом стремительно исчезающий воздух.

— Че-го?! — на выдохе переспрашиваю я, решив, что ослышался.

— Я женюсь, — повторяет мрачно. — На Елизавете Ивановне Грановской. Ты ее видел.

Да, черта с два, я видел эту бабу. У нее на лице написано «охотница за миллионами». Последние два месяца отец таскался с ней на все более-менее важные общественные мероприятия. Я знал, что он ее потрахивает, но не придавал этому особого значения. В конце концов, это его выбор и его жизнь.

Но свадьба?! Это зашквар. Батя окончательно из ума выжил!

— А ты не староват для таких дел? — фыркаю.

У меня привычка — прятать боль за едкой иронией.

— Есть выражение «любви все возрасты покорны», — невозмутимо отвечает он.

— Любви?! — вскидываюсь на кресле как ошпаренный. — Ты сам-то себя слышишь?! Могила матери еще травой не поросла, а ты уже о какой-то любви лечишь!

Я злюсь. На себя — за то, что потерял самообладание. На отца — за то, что у него такая ублюдочная натура. Всю свою жизнь он шел по головам и сейчас не останавливается. Вижу цель, не вижу препятствий — это прям про моего папашу.

Не зря же он один из богатейших людей страны. И, наверное, самый бесчувственный из них.

— Тимур, послушай, — он не повышает голос, но я отчетливо слышу скрежет металла, — маму уже не вернешь. Поэтому нам обоим нужно постараться жить дальше.

— Ну у тебя это прекрасно получается, — из меня буквально сочится яд, потому что я сам им переполнен. — Сейчас обзаведешься новой женушкой, поселишь ее в своем доме и забудешь, что когда-то здесь жила мама. Выветришь все воспоминания о ней. Да, пап? Так это будет? — вскакиваю на ноги и, слегка наклонившись, упираюсь ладонями в край его стола. — А, может быть, ты уже забыл? Ты забыл ее, пап?!

— Я не забыл, — чеканит, глядя куда-то мимо меня. — И никогда не забуду.

В целом старик спокоен, но напряженные желваки выдают его раздражение.

— Ты помнишь, какого цвета были ее глаза?! — наседаю я, повышая голос. — Не перед смертью, а когда она была еще здорова. Помнишь?!

Отец медленно переводит на меня тяжелый, но пустой взгляд. В нем нет ничего: ни тепла, ни нежности. Лишь ледяное, царапающее безразличие. Смотрю в холодные черные глаза, и до меня постепенно доходит, что все это время отец был равнодушен к моей матери. Так же, как теперь равнодушен ко мне.

— Ты ведешь себя как ребенок. Капризный и импульсивный, — он вновь включает строгого родителя. — Пора бы тебе уже наконец…

— Они были карими, — не даю ему договорить. — Мамины глаза были светло-карими. Прямо как тот бренди за пол-ляма, который ты так любишь. Уж его-то цвет ты бы наверняка никогда не забыл.

Вена на лбу отца угрожающе вздувается, но мне, вопреки обыкновению, не страшно. Я вообще ничего не чувствую. Даже подпитывающая меня ярость куда-то пропала.

В душе зияет огромная черная дыра, которая с момента смерти мамы так и не затянулась. Конечно, время от времени я забываю о боли. Забиваю голову чем-то быстрым и легким. Но, стоит представить ее теплые осенние глаза или даже просто оказаться в одиночестве, как искромсанное, изъеденное тоской нутро снова начинает кровоточить.

Долбаные воспоминания… Если честно, в такие моменты я даже завидую отцу. Ведь, когда не любишь, отпускать гораздо легче.

Старик не спешит с ответом, да и я не вижу смысла продолжать этот никчемный разговор. Разворачиваюсь на пятках и покидаю его кабинет.

Не забыв при этом громко хлопнуть дверью.

Тимур

Три месяца спустя.

Лениво выпускаю изо рта кальянные кольца, вполуха слушая, как Веник заливает о своих любовных похождениях. Якобы развел на интим сразу двух девиц. Я в этом, конечно, очень сильно сомневаюсь, но спорить не пытаюсь. Пускай болтает, что хочет. Главное, что его треп действительно забавляет. А остальное в общем-то неважно.

— А я им говорю: «Девчонки, я один, а вас двое. Как будем решать эту сложную арифметическую задачу?»

Парни одобрительно гогочут. Что-что, а завладевать вниманием публики Веник умеет мастерски. Жаль только, что большинство его веселых историй — фейк.

Перевожу взгляд на танцпол, расположенный под нами, и без особого интереса наблюдаю за резвящейся толпой. Мы с пацанами арендовали застекленную вип-зону, поэтому у нас есть возможность перетереть и выпить в условиях относительной тишины. А вот внизу музыка кувалдой долбит по перепонкам — там даже не поговоришь нормально.

Внезапно входная дверь распахивается, и на пороге показывается последний недостающий элемент нашей компашки — Ранель Измайлов. Он — мой лучший друг и единственный, с кем я действительно общаюсь на равных. Это довольно парадоксально, учитывая, что, в отличие от остальных моих приятелей, Ран родом из простой семьи. И вообще, он даже не Москвич. Приехал в столицу из какой-то глубинки, крутится как может. Обычно плебсу не место в наших кругах, но Ранель вот как-то пробился. И даже заслужил определенный авторитет в глазах зажравшейся золотой молодежи.

— Всем здорово, — бросает Измайлов, по очереди пожимая пацанам руки.

Он почти никогда не улыбается, да и сейчас на его лице царствует выражение легкой скуки. Молча протягиваю ему ладонь и получаю крепкое рукопожатие. Друг падает рядом и без особых церемоний забирает у меня кальянную трубку. Меняет мундштук и делает глубокую затяжку.

— Ну че, Тим, как там твой старик? — выпускает дым наружу. — Женился?

— Угу, — подтверждаю мрачно.

— Как свадебка? Шик, блеск и перья из жопы?

— Хрен знает, — пожимаю плечами. — Я там не был.

— Пропустил женитьбу бати? — в глазах Ранеля читается удивление. — Жестко. Он тебя за это не придушит?

— Да мне плевать, — дергаю головой. — Мне его новая семейка даром не упала.

— Семейка? Выходит, там не только женушка?

— Нет. Баба с багажом оказалась, — чувствую, как во мне снова закипает злость.

Не знаю, почему, но моя ненависть к отцовской шаболде увеличивается прямо-таки в геометрической прогрессии. Даже говорить о ней неприятно. Аж зубы сводит.