Итого или грозовые облака (СИ) - Лазарева Элеонора

Вечерело. Поезд прибывал на вокзал вовремя и стоял здесь около получаса, чтобы потом двигаться дальше на юг. Покинув вагон, Натка остановилась на площадке перед зданием и вспомнила тот самый свой последний момент отправления в колонию строго режима. Было немного народу, в основном те, кто провожал группу заключенных и среди них ее бабушка, с мокрым от слез лицом. Она пыталась что-то кричать и махала рукой. Натка сама не могла видеть из-за своих слез, но слышала, что ее любят и будут ждать. Только вот кто и где? Она сердито кашлянула и, вскинув рюкзак на плечо, решительно двинулась через привокзальную площадь к маршрутке, что привезет к тому, кто ждал ее — тренеру Терентьичу.

Он встретил Натку с сияющим лицом и суетливо усаживал за стол, предлагая немудрящий ужин и чай. От чая не отказалась. Они долго сидели на кухне, и она рассказывала о своей жизни на зоне, работе и участии в самодеятельности, где отдыхала душой и телом. Тех, кто представлял их тюрьму на конкурсах, лучше кормили, одевали, не сильно загружали работой. Но это все было после тяжелого первого года, когда еще и Зинки не было. Когда та появилась, то сразу же прилипла к ней и помогла осадить некоторых зарвавшихся бабенок, что издевались над чистенькой, как они говорили меж собой, зэчкой, к тому ж городской студенткой, как будто вымещали на ней свою неустроенность и злость к их тепершней жизни.

Терентьич слушал, качая головой и сморкаясь, скрывая непрошенные слезы. Натка делала вид, что не замечает и пыталась иногда даже ввернуть что-то смешное или несуразное той жизни, но Терентьич только глубоко вздыхал и слабо улыбался. Выговорившись, она ушла спать в комнату его бывшей супруги, что предложил Терентьич. Умывшись и переодевшись, легла на старый скрипучий диван, укрывшись тонким покрывалом. В ее голове все перекручивались рассказы Терентьича о новостях и ситуации в городе, после ее отъезда. Так она узнала, что мама и бабушка похоронены на городском кладбище за счет города. Денег не было ни на счету, ни наличных. Все ушли на оплату адвокату, как и квартира. Про однокурсников и своих по команде он мало что мог сказать, но она решила встретиться со своей сокурсницей по универу, что сочувствовала ей и даже написала пару писем на зону.

Утром Натка отправилась в полицию для регистрации, постановки на учет и получении паспорта. Все было ужасно долго и противно. Эти взгляды полицейских, их ухмылки и шепотки ей вслед. Даже пару раз услышала нелицеприятное слово вслед «зэчка». Она закусывала губы и сжимала кулаки.

— Ничего, — мысленно успокаивала себя, — Все пройдет и это тоже. Надо только проявить терпение. Тут не жить.

После всех нужных встреч и разговоров, получила разрешение и направление на выправление нового паспорта. Уже к вечеру, освободившись от неприятных хождений, она отправилась на городское кладбище к родным могилам. Там долго искала и потом стояла, захлебываясь слезами. Положив на скромные холмики к деревянным крестам цветы и сладкие гостинцы, она утерла слезы.

— Простите меня, родные мои, что принесла вам столько горя. Я клянусь, что пройдет время, и вновь буду здесь, с вами, — шептала она, поглаживая землю рядом, — И поставлю вам памятники. Вы будите еще гордиться мной. А сейчас прощайте. Мне надо начинать новую жизнь.

Она опустила голову, перекрестилась, поцеловала надписи на крестах и пошла неспешно к воротам этого печального места. В ее душе было тихо и спокойно, как будто она пообщалась с мамой и бабушкой и те простили ее и поверили.

Следующий день был посвящен беготне за справками и встрече с бывшей сокурсницей, той, кто не совсем отвернулся от нее. Сидя в маленьком кафе в ее обеденный перерыв, та рассказала ей, что Вадим окончив универ, пришел работать в фирму той самой богатой семьи, кто пытался ее засудить, и даже женился на их дочери. Другие однокурсники разъехались или устроились здесь же в городе. Было много слухов и сплетен о ней и это муссировалось целый год. Потом как-то забылось, и теперь о ней редко кто вспоминал. И если раньше ее жалели, как незаслуженно обвиненную, то после уже осуждали и пели, под руководством той самой семейки, как убийцу и преступницу. Так что оставаться здесь ей не было резона по всем параметрам. Да Натка и не хотела, так как за эти дни уже сама ощущала какое-то тянущее зло и ненависть во всех учреждениях и в присутственных местах. В универе, когда забирала справку о неоконченном высшем образовании, видела вытянувшиеся лица некоторых преподов и даже секретарш. Они как будто удивлялись ее появлению и нехотя оформляли документы.

— Странно, что еще не плевали в след, — горько усмехалась Натка, видя их недовольные и иногда презрительные физиономии.

Только Терентьич, что приютил ее и сочувствовал, уговаривая не расстраиваться, не подрывал Наткины устои о здравом смысле и сердечности. Сидя на маленькой кухне с кружкой горячего чая, она могла внутренне расслабиться, но внешне была нахмуренной, зажатой и твердой. На уговоры тренера остаться, мотала головой.

— Нет, Терентьич, здесь мне нет места, — глухо отвечала она, грея руки о стенки кружки, — Хочу заново все. Хочу в Москву, тем более есть, где остановиться. А там посмотрим.

Терентьич слабо соглашался и вздыхал, он опять остается один. И как будто отвечая его тоскливым мыслям, Натка улыбалась и обещала, что устроившись, обязательно заберет его к себе, так как у нее теперь никого, кроме него. Тот смущался и сморкался в платок, отворачивая голову. Но Ната знала, он надеется на эту возможность и будет ее ждать, как ждал все эти годы. Ведь, и у него тоже никого нет, кроме нее. Провожая в столицу, Терентьич обещался ухаживать за могилками и стребовал с Натки слово обязательно писать ей и не пропадать. Та обнимала и даже заплакала, уткнувшись ему в плечо, как будто оставляла уже навсегда здесь и сейчас свою прежнюю жизнь.

Впереди у нее была Москва.

На Казанском вокзале было многолюдно и шумно. Натка вышла из вагона и, закинув рюкзак за спину и прихватив сумку с немногочисленными вещами, двинулась в сторону метро. Она должна была доехать до остановки Химки и там уже искать улицу и дом, где находилась Зинкина квартира и комната в ней. Ключ лежал в кармане, и она крепко сжимала его рукой, будто он был отмычкой дверей в ее новую жизнь, и она боялась его потерять.

Москва поразила ее суматохой, толчеей и холодностью. Это ощущалось не только в апрельской прохладной погоде, но и в равнодушных лицах вокруг. Некоторые были даже сердиты, как будто ты мешал им двигаться и жить. С большими трудами и расспросами, она добралась-таки до места и позвонила в обшарпанные двери второго этажа. Только после третьего звонка, она услышала хриплый женский голос.

— Кто там еще?

Послышались щелчки открывающихся замков, и в проеме двери Натка увидела неряшливую всклокоченную фигуру.

— Что надо? — женщина внимательно смотрела на девушку.

— Я от Зины. Можно? — спокойно проговорила Ната.

Та помолчала, оглядывая ее сверху вниз и обратно, и потом, качнув головой, открыла дверь.

— Заходи.

Натка прошла вперед, и женщина закрылась на замки, ворча под нос.

— Проходи. Что встала-то? — заскрипел голос сзади.

— Куда? — оглянулась Натка.

— Туда, — махнула рукой, — Дальше, в кухню.

Натка кивнула и пошла по узкому коридору. Справа были две двери, слева одна, перед ней две двери рядом.

— Ванна и уборная, — поняла она.

Поворот и вот уже кухня. Девушка остановилась и огляделась. Здесь явно давно не было ремонта. Стены и потолок не белены, с облупившейся краской, раковина убогая еще с советских времен с двумя кранами и соединенные потрескавшимся резиновым тройником, рядом две газовые плиты, на вид которым лет под пятьдесят. Поодаль у стен три кухонных стола заваленных грязной посудой, крошками, остатками продуктов. Рядом и в углу пустые разнокалиберные бутылки, горшки и кастрюли с крышками и без. Пол давно не мыт, запах соответствующий, окно запыленное с грязным подоконником.