Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть - Тилли Коул

— Поппимин, не плачь, — прошептал Руне, садясь рядом и обнимая меня. Я прижалась к его груди и расплакалась. Мне было хорошо в его объятиях — он всегда так крепко меня обнимал.

— Моя бабуля… она больна и… уходит.

— Знаю. Мне мама сказала.

Когда слез уже не осталось, я отстранилась и вытерла щеки. Потом взглянула на Руне — он смотрел на меня — и попыталась улыбнуться. Он взял мою руку и прижал к своей груди. Его футболка нагрелась от солнца.

— Мне жаль, что ты печалишься. Не хочу, чтобы ты грустила. Никогда-никогда. Ты — Поппимин. Ты всегда улыбаешься. Ты всегда счастливая.

Я шмыгнула носом и опустила голову ему на плечо.

— Знаю. Но бабуля — мой лучший друг, а ее у меня больше не будет.

Руне помолчал, а потом сказал:

— Я тоже твой лучший друг. И я никуда не уйду. Обещаю. На веки вечные.

Боль, что сидела у меня в груди, вдруг ослабла. Я кивнула:

— Поппи и Руне — вместе навсегда.

— Вместе навсегда, — повторил он.

Какое-то время мы сидели молча, потом Руне спросил:

— А для чего эта банка? Что там внутри?

Я убрала руку, взяла банку и подняла повыше.

— Новое приключение от моей бабули. Путешествие на всю жизнь.

Брови у Руне поползли вниз, а длинные светлые волосы упали на глаза. Я откинула их назад, и он улыбнулся. В школе все девочки хотели, чтобы он улыбался им так, — они сами мне говорили. А я говорила им, что никто из них ни одной улыбки не получит. Руне — мой лучший друг, и делить его с ними я не собираюсь.

Руне показал на банку:

— Не понимаю.

— Помнишь, какие у бабули были самые любимые воспоминания? Я тебе рассказывала.

Руне задумался, даже лоб наморщил, а потом сказал:

— Поцелуи твоего дедушки?

Я кивнула и сорвала со свисающей низко ветки бледно-розовый вишневый лепесток. Вишневые лепестки бабуля любила больше всего. Любила потому, что они не живут долго. Она говорила, что самое лучшее, самое красивое никогда не задерживается надолго. Говорила, что цветок вишни слишком прекрасен, чтобы продержаться целый год. Что он потому и особенный, что его век недолог. Как самурай — изысканная красота и быстрая смерть. Я не совсем понимала, что это значит, но бабуля говорила, что пойму, когда стану старше.

Наверно, она была права. Бабуля не была старой и уходила молодой — так, по крайней мере, говорил папа. Может быть, поэтому ей так нравился цветок вишни. Потому что она сама была такой же.

— Поппимин?

Я подняла голову.

— Так что? Дедушкины поцелуи были ее самым лучшим воспоминанием?

— Да, — ответила я и разжала пальцы. Лепесток упал на землю. — Все поцелуи, от которых ее сердце почти разрывалось. Бабуля говорила, что его поцелуи — это самое лучшее, что только есть на свете. Потому что вот так сильно он любил ее. Вот так сильно ею дорожил. И она нравилась ему потому, что была именно такой.

Руне сердито посмотрел на банку и фыркнул:

— Все равно не понимаю.

Он вытянул губы и скривился, а я рассмеялась. У него были красивые губы — полные, бантиком. Я открыла банку, достала розовое бумажное сердечко, на котором ничего не было написано, и показала Руне.

— Вот это — пустой поцелуй. — Я указала на банку. — Бабуля сказала мне собрать за всю жизнь тысячу поцелуев. — Я положила сердечко в банку и взяла Руне за руку. — Это новое приключение. Собрать, прежде чем я умру, тысячу поцелуев от моей половинки.

— Что… как… Поппи? Не понимаю! — В его голосе зазвучали злые нотки. Руне мог быть злым, когда хотел.

Я достала из кармана ручку:

— Когда мальчик, которого я люблю, поцелует меня так, что сердце почти что разорвется, я должна буду написать все подробности на одном из сердечек. И потом, когда я стану старенькой и седой и захочу рассказать обо всем своим внукам, я вспомню эти особенные поцелуи. И того, кто подарил их мне.

Меня как будто подбросило.

— Вот чего хотела от меня бабуля! — Охваченная волнением, я вскочила. — Значит, начать нужно уже скоро! Я должна сделать это ради нее.

Руне тоже вскочил. И в то же мгновение сорванные порывом ветра мимо нас пролетели, кружась, розовые лепестки. Я улыбнулась. А вот Руне не улыбался. Нет, он как будто взбесился.

— Так ты будешь целоваться с мальчиком ради своей банки? С кем-то особенным? С тем, кого любишь? — спрашивал он.

Я кивнула:

— Тысяча поцелуев! Тысяча!

Руне покачал головой и надул губы.

— НЕТ! — проревел он.

И мне стало не до улыбок.

— Что? — спросила я.

Он шагнул ко мне, упрямо качая головой.

— Нет! Не хочу, чтобы ты целовала кого-то ради этой своей банки! Нет и нет! Не бывать этому!

— Но…

Руне не дал мне ничего сказать и схватил за руку.

— Ты — мой лучший друг. — Он выпятил грудь и потянул меня к себе. — Не хочу, чтобы ты целовалась с мальчишками!

— Но так надо, — объяснила я, показывая на банку. — Это мое приключение. Тысяча поцелуев — это очень много. Очень-очень! И ты все равно будешь моим лучшим другом. Никто другой не будет столько значить для меня, как ты, глупенький.

Руне посмотрел на меня в упор. Потом перевел взгляд на банку. В груди снова появилась боль — было видно, что ему это не нравится. Он опять мрачнел, хмурился и злился.

Я шагнула к моему лучшему другу. Он смотрел прямо мне в глаза, не отрываясь.

— Поппимин… — произнес он своим жестким, сильным голосом. — Поппимин! Это значит моя Поппи. Вместе навсегда, на веки вечные. Ты — МОЯ ПОППИ!

Я открыла рот. Я хотела крикнуть, возразить, сказать, что мне нужно начать это приключение. Но тут Руне вдруг наклонился и прижал свои губы к моим губам.

И я замерла. Я чувствовала его губы на моих губах и не могла пошевелиться. Они были теплые. От него пахло корицей. Ветер бросил его длинные волосы мне на щеки, и у меня защекотало в носу.

Руне отстранился, но не отступил. Я попыталась дышать, но в груди вдруг стало легко, как будто ее наполнило пухом. И сердце застучало быстро-быстро. Так быстро, что я прижала руку, чтобы почувствовать, как оно трепещет под ладонью.

— Руне, — прошептала я и подняла руку, чтобы дотронуться до его губ. Он не сводил с меня глаз. Моргнул. Раз и еще раз. Мои пальцы