Исцели меня (СИ) - Юнина Наталья

— По-хорошему прошу — уйди из ее жизни, — я точно слышу.

Не знаю, что должно случиться, чтобы Глеб взорвался. Да, он безусловно злится, судя по тем же сжатым рукам, но не позволяет себе даже толчка в сторону Сережи, который, кстати, сделал это в сторону Бестужева ранее. И все же Глеб — скала. Уверенная в себе скала, которая безусловно выигрывает на фоне эмоционального Сережи. И сейчас мне обидно до слез, что этой скале я нужна с конкретной целью.

И все, что мне хочется в данную минуту — это реветь. Позорно лить слезы от того, что все в очередной раз в моей жизни через одно место. Я уже не смотрю на Глеба и Сережу, а только лишь на свои ладони. Отрезвляет меня лишь Варин тихий голос.

— Сонь, тебе плохо?

— Нет, все хорошо, — качаю головой. — К маме хочу.

— Ну что ты опять такое говоришь? — взрывается Варя.

— Нет, не в том смысле. Просто к маме, как в детстве, — вытираю тыльной стороной ладони текущие слезы и сейчас мне в полной мере становится стыдно за то, что я подставила Сережу. Нарывалась? Посмеялась? Вот и получи.

— Считаю до трех. Или ты сама едешь или у меня на плече, — тихо произносит Бестужев, положив руку мне на плечо.

— Все хорошо, Сереж, — поднимаю вверх ладонь, когда к нам подходит Сережа. — Я с Глебом поеду. Прости, что потревожила.

На Сережу не оглядываюсь, молча еду вперед, особо не смотря на дорогу до тех пор, пока не вижу перед собой дверь. Оглядываюсь назад и слышу четкое:

— Я сказал ты уволена, Варя. За нами можешь не идти. Расчет получишь у Виктора.

Секунда и Глеб, не спрашивая, поднимает меня из кресла, открывая одной рукой дверь.

— Зачем? Я же сама.

— Рот закрой. Ты уже все сделала сама.

Мне впервые нечего сказать. Хотелось брыкаться как истеричка, только проблема в том, что дальше я не смогу как все соскочить с рук и гордо пойти туда, куда хочу. Я, черт возьми, снова зависима. Так и молчу до самой машины. Благо, Бестужев припарковался почти у самого входа. Правда, машина другая. Резко открыл дверь и совершенно несвойственно для него, небрежно усадил меня на сиденье. Так же резко ее закрыл, но через несколько секунд не сел рядом. Видимо, пошел за креслом.

— На кой черт ты его доводишь? — перевожу взгляд на водителя. Кажется, это тот самый, который включал в прошлый раз оперу. Точно, Олег.

— Хочу и довожу. Не твое дело, понял?

— Дура. Таких мужиков не стоит злить.

— Да пошел ты, советчик, — шмыгнув носом, отвернулась к окну. Так и сидела молча до тех пор, пока рядом не сел Бестужев.

— Поехали.

Перевожу взгляд на Глеба и не знаю, что сказать. Как-то по-другому я себе все представляла.

— Ни слова, — зло бросает Бестужев, не поворачиваясь ко мне, смотря в упор на изголовье водительского кресла. А мне после его «ни слова» наоборот хочется много говорить.

— Я слышала твой ночной разговор про органы. И знаю, что ты мне дал таблетку снотворного. Я их пила, и они на меня не действуют, понял? Я все знаю, — проговорила на одном дыхании, смотря на профиль Бестужева. Я хотела, чтобы он повернулся? Я этого добилась.

— Какие органы? — как будто не понимая, спрашивает Глеб.

— Тебе виднее. Ты сказал какой-то женщине, что нужный тебе орган в полном порядке, и будет доставлен через сколько-то там дней. И подлатаешь, если надо будет. Ты ни разу за все время не сказал, зачем я тебе такая нужна. Ни разу. Просто, потому что так прямо не скажешь, «София, мне нужно оттяпать твое сердце». Или почку. Хотя я читала, ее легко можно достать. Значит точно первое.

Сказала все как на духу, ни разу не запнувшись. А сделать это было сложно, учитывая то, как на меня смотрит Глеб. Это что-то типа «девочка, тебе психушку вызвать?». А еще водитель подлил масла в огонь, хохотнув едва слышно в конце моей речи. Под таким взглядом Бестужева сидеть становится невыносимо.

— Мозг, — по слогам проговаривает Глеб.

— Что?

— Этой женщине, которая звонила мне ночью, нужен мой мозг. Анжела — моя правая или левая рука, или мой заместитель, как тебе больше нравится. Ей вот уже на протяжении шести лет нужен мой мозг. А подлатать меня нужно, если ты меня доведешь до белого каления. Что, собственно, ты с успехом и делаешь. И с моим мозгом она делает периодически то, что нужно было давно сделать с тобой. На «т» начинается, на «ахает» заканчивается, а между ними буква «р» болтается.

Сглатываю, не в силах что-либо произнести и отворачиваюсь к окну, попутно пытаясь бороться с подступившей тошнотой. Наверное, меня тошнит сейчас от самой себя. Ну давай, срыгни еще на него, Соня. Чего уж там.

— Я все понятно объяснил или в твоей чудесатой голове есть еще гениальные идеи об органах?

— Понятно, — бормочу себе под нос, не в силах взглянуть на Бестужева…

Кажется, с выбором профессии я определилась. Буду писать статьи на тему «Курсы идиоток. Бесплатно. Быстро. Качественно». Стыдно ли мне? Да, безусловно, но спустя несколько минут обдумывания всей ситуации, во мне внезапно проснулась агрессия к Бестужеву. По сути, если бы он сказал прямо зачем он хочет на мне жениться, возможно, всего этого бы не было. Нет. Вру. Каша в голове все равно бы была. Но, возможно, мысль про органы мне бы не пришла. Сейчас я на сто процентов уверена, что выложенная Глебом информация является правдой. С одной стороны дикое облегчение, с другой — снова вопросы, про то же «солнышко» и эту Анжелу. И ведь я тупо не могу задать их по причине нежелания снова оказаться идиоткой. Кручу в памяти имена в телефоне Бестужева и совершенно четко вспоминаю, что там была Анжела с какой-то совершенно пошлой и переделанной фамилией… трахтиби… нет, трах… тр… блин.

— Трахтенберг! — резко вскрикиваю я, вскидывая ладони вверх. Не знаю как так получилось. На мой внезапный возглас повернулся не только Глеб, но и водитель. — Мишель, — быстро поясняю я. — Я не могла вспомнить фамилию актрисы, чтобы пересмотреть с ней старинную комедию. И вот наконец-то вспомнила, — а все же моя голова работает, какая бы дрянь в ней ни росла. Актриса такая и вправду существует. Спасибо недрам моей памяти.

Глеб ничего не говорит и устремляет свой взгляд не на водителя, как несколько минут назад, а в окно. Не понимаю зол ли он сейчас. Но по крайней мере его ладони не сжаты в кулаки. Наверное, я бы и дальше рассматривала его руки, если бы не едва заметный звук моего мобильника, исходящий со стороны Глеба. Он не раздумывая достает телефон из кармана брюк и, лишь мельком взглянув на него, подает мне.

— Он упал, когда я тебя забирал из кресла. Ответь брату, беспокоится бедняжка, — с саркастической улыбкой заканчивает Бестужев. Я же беру телефон из его ладони и не раздумывая открываю смс.

«Как пройдешь обследование — позвони или напиши»

Набираю первое, что приходит на ум и отправляю короткое смс.

«Хорошо»

Откладываю мобильник и только сейчас осознаю, что моя сумочка осталась у Вари. А где вообще моя Варя? Черт, Бестужев же ее уволил, значит она не была с ним в сговоре. Откидываю голову на сиденье и вновь перевожу взгляд на Глеба. Почему-то сейчас очень хочется на него накричать. Скорее всего от бессилия, неизвестности и дикой нервозности из-за предстоящего визита в клинику.

— Ты сам виноват, — неожиданно начинаю я, на что Глеб поворачивает на меня голову. При этом приподнимает брови, мол поясни, деточка, поподробнее какую чушь ты придумала на этот раз. — Если бы ты говорил все прямо и по-человечески, например, зачем я тебе на самом деле нужна, этого всего бы не было. А так проще всего делать из меня дуру. Дал таблетку, соврав, что это обезболивающее и давай говорить с кем-то про какой-то орган, думая, что я сплю. Это со стороны смешно осознавать какая я дура, только такой как я легко воспользоваться, чем многие и злоупотребляют. Знаешь сколько таких как я ежедневно подвергаются насилию? И я сейчас говорю не про мозг и моральное давление. Я хоть говорить умею и орать, а вот другие не умели. Любому, кто сильнее, очень просто воспользоваться тем, кто слабее. И такому как тебе ничего не стоит навешать мне лапши на уши, что у меня будет все хорошо, а потом выдать меня за сумасшедшую, что мне что-то там показалось и получить то, что хочется. Я не знаю, что у тебя в голове. А с такими как я вообще все очень легко выставить в другом свете. Да, я мнительная, но имею на это полное право, — на одном дыхании проговариваю я и, отвернувшись к окну, начинаю с усилием тереть лицо и глаза, чтобы позорно не разреветься. Черт! На ресницах ведь тушь. На кой черт я вообще накрасила глаза?!