Николай Семченко - Яблоко по имени Марина

— Есть такой афоризм: брак — это цена, которую мужчины платят за секс; секс — цена, которую женщины платят за брак, — напомнил Отар. — Всем движет основной инстинкт. Это факт. Но человеку нравится прикрываться фиговыми листьями. Потому он выдумывает идеал любви — своего рода фиговый листок, закрывающий элементарное стремление к размножению.

— Отар, ты изменился, — заметил я. — Во-первых, не кричишь после каждого слова свое «да!», как прежде. Во-вторых, ты стал жестче и…

— Циничнее? — Отар обаятельно улыбнулся. — Не стесняйся, говори как есть! А то, что я теперь не «дакаю», так это вполне объяснимо. Знаешь, когда я был в чем-то не уверен, но мне хотелось, чтобы это было правдой, я кричал «да!». Самому себе прежде всего, — он иронично покачал головой. — Я тоже много чего выдумывал, Паша. Сочинял любовь!

— Никогда бы не подумал, — изумился я. — Ты мне казался эдаким гигантом большого секса, далеким от всяких сантиментов.

— Ну, нет! — Отар опустил глаза. — Мне просто хотелось выглядеть крутым мужиком. Но чем больше я узнавал женщин, тем сильнее понимал: почти все они не терпят пустоты, им непременно нужно заполнить ее чувствами, эмоциями, отношениями. Они создают нечто там, где ничего нет. Может, созидательная функция у них в крови? Предназначение женщины — давать новую жизнь. И ее качество творца распространяется на все — на мужчину, которого она стремится сделать своим любимым, на интимные отношения, пустые полки — их она тут же заставляет безделушками, книгами, картинками, на разговоры, в которые она вносит тайный смысл, и даже обстановку в квартире ей непременно нужно время от времени поменять местами. Она не терпит пустоты — вот истина! И я старался выдумывать любовь.

— Не пойму, как можно выдумать ее, — сознался я. — Реальный мужчина, реальная женщина — значит, нужны реальные отношения.

— Паша, ты, наверное, не хочешь меня понять. — Отар задумчиво посмотрел на меня. — Женщина не живет без любви. Не может она без нее жить. Знаешь, даже самые умные, самостоятельные и энергичные женщины готовы на все, что угодно, лишь бы их любили. А я, Паша, был чудовищем, впрочем, — он усмехнулся, — наверное, достаточно милым и привлекательным чудовищем: мне просто требовалась нежная, податливая женская плоть, — и потому я выдумывал любовь. А они верили мне. Но однажды любовь выдумали и для меня, Паша. Ты знаешь, кто именно, — Лена. И я пропал! Я потерял голову, сошел с ума, бросил все…

Отар замолчал и, отвернувшись, долго смотрел вниз, туда, где росли пыльные деревца алычи и грецкого ореха. Я не мешал ему, понимая, что он вспоминает то, о чем, быть может, не хочется говорить даже другу.

— Знаешь, Паша, я понял одну важную вещь, — продолжал Отар. — Любовь — это когда другой человек нужен тебе ради него самого, а не для удовлетворения твоих потребностей. Когда жизнь другого человека становится и твоей жизнью.

— Кажется, что-то подобное писал Лев Толстой, — вспомнил я.

— Может быть, не знаю, — кивнул Отар. — Я не любитель читать всякие умные книги. Если бы я их читал, то, наверное, понял бы: не стоит ничего сочинять. Жизнь прекрасна сама по себе.

Он ничего не рассказал мне о том, что произошло в Петербурге. Мне лишь оставалось догадываться: Лена не захотела продолжения их отношений, тем более что и отношений-то, собственно, не существовало. Уже в Тбилиси, встретив Эмму, он понял: в отношениях мужчины и женщины одной лишь страсти недостаточно — нужно еще понимание, уважение, общие интересы. Научиться любить обычного человека со всеми его достоинствами и недостатками гораздо труднее, чем того, образ которого постоянно додумываешь и наделяешь в своих фантазиях неземными чертами.

Подобную истину наконец-то, поняла и Зоя. Она вышла замуж за того самого часовщика, место которого заняла в Доме быта. Через год родила Арину — смешную лупоглазую девчушку. «Будет невестой нашему Никите, — шутила моя Аня. — Смотри, как они дружно в песочнице играют. Никита даже свои машинки ей доверяет, а другим детям ни за что их не дает. Невеста, словом!»

Рассказывая о них Отару, я вдруг, кажется, увидел Марину, а может, и не ее, а очень похожую женщину. Она сидела наискосок от нас, в тени виноградника. Перед ней стоял огромный букет алых роз, в середине которого выделялась одна желтая роза.

Женщина равнодушно пригубливала бокал светлого вина и, наклонив голову, без всякого интереса слушала то, что ей говорил солидный господин в безупречно строгом костюме. Пока я разглядывал их и размышлял, подойти к ним или нет, появился длинный худой грузин в клетчатой кепке и, как-то странно сгибаясь и кланяясь, сказал им несколько слов.

Господин встал и, небрежно бросив на стол немного крупных купюр, подал руку женщине. Она, смеясь, выхватила из букета, перевитого золотыми и серебряными ленточками, желтую розу и, помахивая ею, оперлась на плечо спутника. И пока они шли к машине, все, кто сидел на открытой веранде, не могли отвести от них глаз.

— Вах, веревки вьет из такого человека! — воскликнул Отар. — Говорят, каждый день ей привозят из оранжереи специальный букет. Чтобы обязательно в нем находилась желтая роза.

Я спросил, кто эта женщина, и Отар горячо проговорил что-то по-грузински, а переводить не стал. Но по его глазам я и так понял: какая разница, кто она, если от нее кружится голова, как от чистого горного воздуха.

А внизу, там, где фуникулер делал первую остановку, была похоронена Нина Чавчавадзе — восхитительная женщина, которую любил великий Грибоедов. От этого тоже кружилась голова, как и от запаха картошки, которую пекли на углях рядом с шашлыком…

2005 г.