Эскорт для чудовища (СИ) - Шварц Анна

Упс. Я быстро вскакиваю и закрываю дверь. Надеюсь, они не донесут своему хозяину о плохом поведении девочки Саши.

Проблемы у него. Смотрите-ка на этого уставшего от проблем пусика! Интересно, это чудовище держало за всю свою жизнь в руках что-нибудь тяжелее папиной кредитной карточки? Вряд ли он даже представляет, как живут другие люди. Если бы бедная Аля привела его в гости в нашу старую квартиру, интересно, что бы он ляпнул?

Помню хорошо одного паренька с замашками мажора, с которым я пыталась встречаться лет в двадцать. Стоило ему переступить порог нашей квартиры, как он задумчиво изрек, глядя на немного отходящий кусочек обоев в углу — «и как вы тут живете вообще?».

Хотя, потом я узнала, что его семья еще семь лет назад жила в маленьком домике в селе. Если уж у него из головы вылетела прежняя жизнь, то Смоленский точно в обморок упал бы.

Я хватаю телефон, набирая номер мамы.

— Ало, мам? — шепчу я, когда она, наконец, поднимает трубку. На фоне я слышу голоса — похоже, мама еще в больнице, — что с Майей?!

— Не переживай, Саш, — вздыхает она, — аппендицит. Сейчас уже оперируют. У нас вся семейка такая бедовая, похоже. Что ты в этом возрасте попала в больницу, что Аля… теперь Майя. Хорошо, что вовремя заметили.

Я устало тру лоб, успокаиваясь. Всего лишь аппендицит… Я ведь успела уже надумать себе более страшные вещи.

— Напиши мне, как все пройдет, — прошу я, — я постараюсь вернуться пораньше, чтобы приехать к вам, но не уверена, что получится.

Не уверена, что от Смоленского получится легко избавиться. Одна попытка уже окончилась полным провалом.

— Саш, не дергайся. Без тебя разберусь, занимайся лучше своей жизнью. Все, давай. Пока.

Она кладет трубку, оставив в душе странное и неприятное недоумение после ее слов. Я старалась всегда заботиться о Майе, зная, что дети — это очень сложно для пожилого человека. Но меня не покидало чувство, будто мама так или иначе винит меня в смерти Али. Я привела Алю на одну тусовку, на которой она познакомилась с обеспеченными людьми и через них уже как-то вышла на Смоленского, который ее заметил…

Телефон в руке начинает играть мелодию. Я принимаю вызов, увидев на экране «Катя».

— Слушаю тебя?

— Прости, Саш, — в трубке раздается тяжелый вздох, словно на Катиных плечах, как у Атланта, лежит груз всего мира, — я позвонила Смоленскому, предложив несколько девушек, но он послал меня в ультимативной форме.

Интересно, как можно послать в ультимативной форме?

— Он сказал, что если я еще раз отвлеку его всякой хренью, то он позаботится, чтобы мое агентство прикрыли, — словно подслушав мои мысли, продолжает Катя, — вот так. Извини меня. Пожалуйста.

— Я подумаю, Кать.

— Забери все деньги, которые он мне заплатит…

— Я подумаю над продолжением нашей дружбы, Кать, — хмыкаю я, перебив ее, — наши дети ходят в один сад, я периодически приезжаю к тебе на «Наполеон» и привожу твои любимые суши, а ты меня бросаешь к убийце и совершенно мутному типу. Подумай, что ли, над этим.

Я сбрасываю вызов. Кате нужно вправить мозги. В конце концов, я действительно невероятно зла на нее. Передо мной открывается чудесная перспектива неделю улыбаться убийце моей сестры, и дергаться, надеясь, что ни его оскорбленная невеста, ни отец, ни пресса не решит разнюхать, что за девушка отирается с наследником Смоленских. Если что-то всплывет в газетах… мне точно конец.

Надо накраситься иначе, чтобы меня никто не узнал. Боже мой!

Я достаю из сумки косметичку и стираю весь макияж, начиная вырисовывать себе совершенно новое лицо. Волосы я тоже постараюсь уложить чуть по-другому. Для начала надо позаботиться о безопасности моей семьи, а потом уже подумать, как уйти от Смоленского. Если припрет — я могу сделать это прямо в отеле и никто меня не задержит.

Сочи встречает нас неожиданно сильным ливнем и грозовыми тучами, которые тянутся до самого горизонта.

Зря я переживала о журналистах. В такую погоду даже сумасшедшая собака не вылезет на улицу.

Когда я выхожу из самолета, косые струи дождя и ветер нагло бьют меня в лицо, смывая весь макияж и путая идеально уложенные волосы. Я взвизгиваю, пытаясь спрятаться за зонтом, который заботливо распахивает над головой один из телохранителей Смоленского. Вроде бы именно на его спине я оставила отпечаток лица на память.

— Освежает… звездец, — слышу я его вздох, — Александра, может, вам одолжить куртку?

— Поздно, — фыркаю я. Мой комбинезон промок насквозь за секунды, вряд ли меня спасет куртка. Дождь и ветер настолько сильные, что я даже не успеваю смахивать воду с лица, как по щекам и лбу снова текут струи.

— Кирилл Владимирович, давайте поторопимся. Александра с голыми плечами. Простынет.

Я украдкой кошусь в сторону Смоленского. На его лице я замечаю лишь легкий оттенок досады, несмотря на то, что он тоже весь мокрый.

Не хочу его рассматривать, но взгляд на автомате скользит ниже. Да, наследник одной из самых богатых семей прекрасно следит за собой — черная футболка, которая липнет к его телу, подчеркивает весь его рельеф. У него очень четкие мышцы спины.

«Для того, чтобы избивать девушек» — зло замечает подсознание, и я чувствую себя грязной и ненормальной, из-за того, что уже в который раз думаю о привлекательной внешности этого ублюдка.

Когда мы садимся в машину, Смоленский протягивает мне упаковку влажных салфеток.

— Умойся, — коротко произносит он. До меня доходит, на что похожи интонации его голоса. Они такие же мертвые и пугающие, как и ледяной ветерок, гуляющий по кладбищу.

Я забираю салфетки, посмотрев в маленькое зеркальце и холодею: черт, дождь смыл весь мой макияж. У меня заметны веснушки. Как же я их ненавижу! Одноклассники вечно дразнили нас с сестрой, называя рыженькие пятнышки «тараканьими какашками».

— Хорошо. И накрашусь, — бормочу я, перетряхивая сумочку и наклонив лицо так, чтобы мокрые пряди волос хоть немного его закрыли. С них течет мне на коленки водичка. Плевать. Хуже уже не станет. Когда я двигаю задницей по сиденью — то слышу смешное чавканье и скрип — я вымокла насквозь, до нижнего белья. Кажется, водитель издает тихий смешок, и не успеваю я ехидно спросить, чего же он услышал смешного, как он поднимает перегородку между местом водителя и пассажирами.

— Если накрасишься — дождь снова все размажет, как только мы выйдем из машины.

«А если я не накрашусь, то сходство между мной и моей сестрой-близняшкой станет очень очевидным» — мысленно парирую Смоленскому я, размазывая по лицу тональник. Плевать, что он ложится полосами, главное — пусть спрячет хоть ненадолго все, что должен спрятать.

Еще и рыжие ресницы выдают меня. Брови с легким оттенком рыжины… Если на покраску волос, маникюр и эпиляцию каждый месяц у меня еще хватало терпения, то на постоянную подкраску ресниц и бровей — нет. А сейчас бы меня это спасло!

Под звуки барабанящего об крышу дождя, я быстрыми взмахами прокрашиваю ресницы, скрывая предательский светлый оттенок и стараясь позабыть, что я сижу всего лишь в полуметре от человека, который вызывает у меня дикое напряжение. Быть рядом с ним — как жить по соседству с человеком, который разводит ядовитых змей.

Я слышу тихий звук телефона — Смоленский записывает голосовое сообщение.

— Антон, привези что-нибудь из еды. По-быстрому.

— Я заскочу по дороге в ресторан, — оживает в ответ динамик, — минут сорок и все будет у вас.

— У меня нет сорока минут, так что можешь обойтись фаст-фудом.

Тишина. Потом телефон издает тихий «чпок» — приходит новое сообщение.

— Мне в «Макдональдс» заехать? — несколько растерянно интересуется собеседник, а Смоленский хмыкает.

— Куда угодно. Можешь захватить гамбургеры. На двоих. И кофе.

Ого, что? Я таращу от удивления глаза — Смоленский отобедает фаст-фудом. Я стану живым свидетелем, как рожденные с серебряной ложкой во рту не брезгуют пищей обычных людей. Чума просто. Гамбургер. Не полезный тар-тар из тунца, или филе-миньон с пюре из сельдерея, а булочка с котлеткой!