Алексей Исаев - Когда внезапности уже не было

Почему немецкие танки в 1941 г. дошли до Москвы и Ленинграда, можно было объяснить внезапным нападением. Но что происходило в 1942 г. — таким тезисом уже никак не объяснялось. Летом сорок второго советские войска вновь отступали, на свет появился печально известный приказ № 227: «Ни шагу назад!» При этом ни о какой внезапности уже не могло быть и речи. Первоначальное упреждение в развертывании и мобилизации было к концу 1941 г. с большим трудом отыграно, и с 1942 г. друг перед другом стояли армии в нормальных плотностях.

Более того, в декабре 1941 г. началось контрнаступление под Москвой. Почему в 1942 г. из Подмосковья не доехали на T-34 по следам деморализованных и замерзающих в тонких шинельках немцев прямо до Берлина, также было неочевидно. Неудивительно, что на почве нечетких причинно-следственных связей родилась масса конспирологических теорий, подразумевающих иногда поголовный идиотизм высшего командного состава Красной Армии. Как такие неумные люди дошли до Берлина в 1945 г., остается только гадать. Тезис о «заваливании трупами» в этой связи представляется неубедительным, поскольку после появления шрапнели и пулемета заваливать противника трупами было затруднительно чисто технически.

Во многом вина за такое искаженное представление об истории 1942 г. лежит на отечественных послевоенных историках. Основной ошибкой было построение теории об отсутствии у советского руководства собственной активной стратегии в войне. Если представить эту теорию в несколько упрощенном виде, то цепочка событий Великой Отечественной войны выглядит следующим образом. Перед войной не думали о том, как хорошо и правильно строить исключительно стратегическую оборону. Получив «внезапное нападение», жестоко за это поплатились «бессмысленными контрударами», допустив немцев до Москвы, Ленинграда и Ростова. В 1942 г., вместо того чтобы забиться в норку «стратегической обороны», предприняли наступление под Харьковом и из-за этого немцы дошли до Волги, Дона и Маныча, и пришлось издавать приказ № 227. Только обороной в развалинах Сталинграда их остановили. Наконец в 1943 г. провели могучую стратегическую оборонительную операцию под Курском, и после этого дела сразу резко пошли в гору.

Для втискивания реальности в прокрустово ложе этой теории была сделана попытка увести в тень целый пласт важнейших событий второго года войны. К сожалению, в круговую поруку умолчания и маловразумительных объяснений включились мемуаристы, отнюдь не спешившие делиться информацией о своих неудачах или даже откровенных провалах. Необходимость скрывать очевидное заставила засекретить и исключить из широкого научного оборота многие простейшие справочники, например, «Боевой состав Советской Армии» в пяти томах.

Если же мы попытаемся проанализировать события с опорой на ставшую доступной в 1990-е годы информацию, то сражения 1942 г. предстанут перед нами в совершенно другом свете. Выясняется, что большая часть Красной Армии действовала отнюдь не под Сталинградом, а на центральном участке фронта. Такая диспозиция сохранялась не только весной 1942 г., когда о немецком плане летней кампании еще только догадывались, но и в разгар боев на сталинградском направлении, в момент появления приказа № 227, и даже в период контрнаступления под Сталинградом поздней осенью 1942 г. Сконцентрированные против групп армий «Север» и «Центр» войска предприняли целый ряд наступлений, как с ограниченными целями, так и с самыми амбициозными замыслами. Получается, что приказ «Ни шагу назад!» был попросту неактуален для основной массы бойцов и командиров. Большую часть года, на большей части советско-германского фронта, большая часть войск Красной Армии участвовала в наступательных операциях. Этим 1942 г. принципиально отличается от 1941 г. Если в первый год войны инициатива полностью принадлежала противнику, то 1942 г. ознаменовался напряженной борьбой за стратегическую инициативу. Вследствие большой протяженности фронта южный, центральный и северный секторы советско-германского фронта представляли собой нечетко связанные театры военных действий. В сущности московское и сталинградское направления чем-то напоминали французский и русский фронты Первой мировой войны. Отличие было лишь в том, что обе стороны имели возможность маневрировать войсками по внутренним операционным линиям. Соответственно если на юге в 1942 г. инициатива в весенне-летней кампании принадлежала противнику, то на центральном участке фронта инициативой безраздельно владела советская сторона.

Вопреки тезису о пассивной стратегии Верховного Главнокомандования Красной Армии, якобы пытавшегося угадать направление наступления противника и построить на этом свои планы, основной идеей советского плана кампании 1942 г. было наступление с решительными целями. Задачей было не «угадать-остановить-победить», а разрушить планы противника и реализовать свои собственные. И в таком формате советские войска добились определенных успехов: наступление в Сухиничском выступе и под Ржевом летом 1942 г. сорвало немецкие планы по срезанию выступов фронта в полосе группы армий «Центр». Кроме того, замалчивание операций на западном направлении было попросту неэтичным по отношению к тем людям, которые сражались и гибли в позиционных боях на московском направлении.

Что же стало причиной замалчивания или крайне невнятного описания действий фронтов западного направления? Ответом на этот вопрос является линия фронта, почти не изменявшаяся в течение года. Военачальникам попросту нечем было похвастаться. Поставленные Ставкой ВГК задачи систематически не выполнялись, и сражения переходили в формат позиционных боев за «избушку лесника». Это явление в свое время не получило объективной оценки стороннего, не имевшего идеологических шор наблюдателя. Между тем имело место появление позиционного кризиса на новом витке развития военной техники.

В Первую мировую войну скорострельные пушки и пулеметы остановили наступление пехоты. Противники зарылись в землю и стали засыпать друг друга тысячами снарядов в надежде подавить «косы смерти», подавлявшие попытки продвижения вперед. Во второй половине войны, казалось, решение было найдено:

«Таким образом, танк был тем средством, которое дало возможность, во взаимодействии с прочими родами войск, оснащенных усовершенствованной военной техникой (артиллерия, авиация, химия), преодолеть позиционный тупик, давало перевес средствам наступления над средством обороны и восстанавливало беспрерывное взаимодействие между огнем и движением пехоты» (Зайончковский A.M. Первая мировая война. СПб.: Полигон, 2002. С. 841).

Однако это решение продержалось недолго.

Армия 1940-х годов была насыщена ручными пулеметами (в вермахте ручной пулемет был в каждом отделении пехотинцев). Этот факт существенно повышал требования к тактике наступающего. Теперь невозможно было добиться подавления всех пулеметов в системе обороны противника артиллерийским огнем. После артиллерийской подготовки все равно оставались пулеметные гнезда, которые своим огнем мешали продвижению пехотинцев вперед. От пехоты требовались определенные тактические навыки в борьбе с ожившими огневыми точками своими средствами.

Если в Первую мировую возросшая мощь огня остановила пехотинца, то во Вторую мировую войну в роли защищенного гимнастеркой или шинелью бойца оказалось новейшее средство борьбы — танки. В Первую мировую войну практически неуязвимые стальные чудища пробивались вперед, подавляя пулеметы и открывая дорогу пехоте. Однако уже в 30-х появились пушки, ставшие первым шагом к позиционному кризису нового поколения. При калибре 37—47 мм они оснащались полуавтоматикой (затвор открывался и выбрасывал гильзу за счет энергии отката), обладали низким силуэтом и могли расстреливать легкие танки с тем же успехом, как пулеметы «Максим» и скорострельные дивизионные пушки расстреливали в 1914 г. массы пехоты. Комкор Д.Г.Павлов, опираясь на опыт войны в Испании, обескуражено писал, что одна противотанковая пушка может вывести из строя сразу несколько танков, оставаясь для них неуязвимой.

Начался поиск решения в лице танков противоснарядного бронирования, но радикально это ситуацию не изменяло. Для круговой защиты от скорострельных пушек требовалось наращивание массы. Кроме того, прорывающиеся в глубь обороны без пехоты танки могли стать жертвой отрядов пехотинцев с бутылками с зажигательной смесью и ручными гранатами. Еще более страшным противником танков стали установленные в глубине обороны мощные противотанковые и зенитные орудия. Из броневого щита пехоты танки к началу Великой Отечественной войны сами стали защищаемым объектом. Все задачи пошли по второму кругу: сокрушение противотанковой обороны артиллерией, передвижение танков от укрытия к укрытию и т.п. Град снарядов легких скорострельных пушек сначала выжил с поля боя легкие танки, а затем появление тяжелых противотанковых и зенитных орудий существенно осложнило жизнь на поле боя тяжелым и средним танкам. Если в 1941 г. хотя бы в некоторой степени бронирование T-34 и KB обеспечивало им безопасность на поле боя, то в 1942 г. насыщение боевых порядков немецкой обороны 50-мм и 75-мм противотанковыми пушками привело к «позиционному кризису», не пробиваемому танками. Пехоте требовалось пробиваться вперед самостоятельно, часто впереди танков. В связи с этим возникла необходимость отработки решения, к которому в конце Первой мировой войны пришли не имевшие танков немцы, — к штурмовым группам пехоты.