Александр Пыжиков - Питер - Москва. Схватка за Россию

Стремление дать крестьянству предпринимательскую свободу вызывало немалые опасения со стороны старого купечества, привыкшего к системе опеки. Поэтому в процессе обсуждений проекты по поддержке крестьянской торговли смягчались с учетом требований крупных купцов[22]. Но главное было достигнуто: торгово-ремесленная сфера повсюду стала наполняться крестьянским людом. Важно подчеркнуть, что это стало возможным благодаря стремлению создать условия не для избранных сверху, а для всех желающих заняться торговлей, ремеслами и промыслами; задать параметры той хозяйственной среды, в которой можно самостоятельно проявить себя. Очевидно, что этот подход заметно отличался от порывов Петра I, который выхватывал годных для строительства мануфактур и фабрик людей в ходе случайных встреч.

Реализация шуваловских идей явилась главным делом продолжительного царствования Екатерины II – ключевого периода для формирования российского капитализма. Императрица твердо следовала курсу, намеченному ее предшественниками. В частности, она продолжила политику по возвращению в страну бывших подданных, тем более что негативные последствия миграции предыдущих десятилетий ни у кого не вызывали сомнений. (По полученным правительством данным, к началу шестидесятых годов XVIII века в Польше и Турции, например, проживало не менее 1,5 млн бывших российских подданных и их потомков – это только мужского пола[23].) Наиболее ранним и значимым на этом пути законодательным актом можно считать Манифест от 4 декабря 1762 года – о позволении всем иностранцам (кроме евреев) селиться в России. Особенно же он был обращен к бывшим подданным – к ним помимо прочего адресовалось материнское увещевание[24]. О том, что авторы манифеста рассчитывали на возвращение прежде всего беглых россиян, красноречиво свидетельствует изданный спустя десять дней специальный указ – о позволении старообрядцам прибывать в отечество и селиться не только в «порожних отдаленных местах», но и в губерниях Центра и Поволжья, перечисленных в реестре. Причем текст указа был практически идентичен формулировкам манифеста[25]. А через месяц с небольшим это приглашение продублировал еще один указ, но уже с существенным дополнением: раскольники могут поселяться вообще где угодно, обид им чинить никто не посмеет[26]. Все эти призывы сопровождались обещаниями различных льгот, освобождением от податей и работ в течение шести лет. Вместе с тем власть показала, что ее благорасположение имеет четкие пределы: оно распространялось исключительно на тех, кто самовольно покинул страну до опубликования Манифеста; если же это произошло после 4 декабря 1762 года, беглецов ожидало суровое наказание[27].

О конкретных целях, которые преследовало правительство, проводя такую политику, можно судить по программе освоения Новороссийской губернии, подготовленной в 1764 году. В соответствии с этим документом всем иностранным и российским подданным, прибывавшим из Польши и других мест, позволялось не только заниматься обработкой земли, но и записываться в купечество. Любой желающий мог основать фабрику или завод, а губернские власти обязывались предоставлять для этого наиболее удобные места. Кроме того, создание пока еще недостаточно распространенных в стране производств давало право беспошлинно продавать их продукцию как внутри империи, так и за ее пределами в течение десяти лет. Поощрялось распространение коммерции в Новороссийском крае и приграничных турецких владениях[28]. Нетрудно заметить, что торгово-промышленная направленность составляет сердцевину представленной программы. И в дальнейшем все правление Екатерины II характеризуется уверенным продвижением к свободе предпринимательства в имперских масштабах. Каждому, независимо от звания и положения, разрешалось проявлять коммерческую инициативу – насколько позволят финансовые возможности. Уже в 1769 году правительство даровало право всем, кто захочет, заводить ткацкие станы. Здесь действовал все тот же фискальный принцип: «сколь размножение всякого рукоделия служит к обогащению государства». Поэтому в указе четко прописывались параметры этого «обогащения»: с каждого стана по одному рублю или по одному проценту с капитала ежегодно. Причем квитанция по уплате налога заменяла какие-либо разрешительные документы[29]. Еще одним важным шагом в поощрении предприимчивости стало позволение крестьянам принимать участие в откупах, чем те не замедлили воспользоваться[30]. Взятый курс закреплял Манифест от 17 марта 1775 года «О Высочайшем даровании разным сословиям милостей, по случаю мира с Портой Оттоманской». Этот примечательный документ – сплав амнистии и льгот. Прощение и прекращение следственных действий для участников Пугачевского бунта объявлялись на фоне дарования экономических свобод. Узаконивалась конкуренция, подтверждался уведомительный порядок устройства любых производств, отменялись специальные сборы с фабрик и заводов[31].

Эти меры привели к демонтажу прежней неповоротливой системы доступа к предпринимательской деятельности и к появлению на российском внутреннем рынке большего количества субъектов товарно-денежных отношений, иными словами – тех, кто способен вести торговлю, развивать ремесла, заводить мануфактуры. А наиболее массовым участником всего этого являлось крепостное крестьянство, и без него оживление экономики едва ли было возможно. О том, насколько стремительно вживалось крестьянство в новые рыночные реалии, свидетельствуют дебаты о крестьянской торговле в ходе работы Уложенной комиссии 1767-1768 годов. Крупные купцы требовали ограничения растущей крестьянской торговли (вплоть до запрещения розничной), видя в ней подрыв своих коммерческих позиций[32]. Дворянство же, напротив, поощряло участие крестьян в торгах и мануфактурах, усматривая здесь дополнительный источник дохода: по существу, в этом и состояла главная причина интереса правящего сословия к внутренней торговле. Однако у властей планы были гораздо шире, чем просто увеличение прибылей. Летом 1777 года вышел специальный указ, разрешающий крестьянам записываться в купечество. В этом документе, который декларировал развитие идей Манифеста от 17 марта 1775 года, упоминались просьбы крестьянин с разных мест о вхождении в гильдии. Дозволение на это давалось любому крестьянину, обязавшемуся уплачивать гильдейский сбор, а также обыкновенные подати[33]. Для социальных реалий страны этот шаг властей имел значение, которое трудно переоценить. Приток сельских коммерсантов преобразил российское купечество. Чтобы упорядочить формирующуюся предпринимательскую среду, государство утвердило единую для всей империи градацию из трех купеческих гильдий. Ранее величина сборов зависела от региона; теперь же вхождение в ту или иную гильдию стали определять по единственному строгому критерию: по величине объявляемого капитала (третья от 500 рублей до 1 тысячи рублей, вторая – от 1 до 10 тысяч, первая гильдия – от 10 до 50 тысяч рублей). При этом объявление средств для зачисления в гильдии было:

«оставлено на совесть каждому... и никаким об утайке капитала доносам и следствиям, нигде ни под каким видом места иметь не должно».[34]

Крестьяне быстро адаптировались в стремительно расширяющейся рыночной среде, чего нельзя сказать о дворянстве и старом крупном купечестве. Уже к концу XVIII века купеческий состав претерпел невиданные изменения. Например, в Москве из действовавших в середине столетия 382 первостатейных купцов в 1790-х годах лишь 26 смогли сохранить свое положение. Такое резкое обновление объясняется массовым вытеснением прежних купеческих родов, главным образом безвестными предпринимателями из низов[35]. В России этот процесс был интенсивным и протекал повсеместно, не случайно во многих серьезных исследованиях давно отмечено, что отечественный капитализм рос из крестьянского корня[36]. Это подтверждают и такие данные: при Александре I на волю выкупилось около 30 тысяч душ мужского пола, причем за выход из крепостного состояния разбогатевшие крестьяне выплачивали помещикам весьма значительные суммы[37]. В начале XIX века хозяевами 77% мануфактур различных отраслей являлись крестьяне и вышедшие из крестьянской среды купцы, и только 16% российских промышленных заведений принадлежали дворянам[38]. О сохранении этой тенденции и в дальнейшем свидетельствуют такие данные: известно около 900 имен владельцев промышленных предприятий в Москве первой половины столетия. Историкам удалось выяснить происхождение 400 из них: 58 были выходцами из торгового купечества, 138 – из крестьян, 157 – из мещан и ремесленников, а только 20 являлись дворянами и 35 – иностранцами[39]. Приобщению крестьян к коммерческим делам способствовало также законодательное ограничение барщины тремя днями в неделю[40] в сочетании с распространением оброка в денежной форме. И если в 1766 году крестьяне составляли только 2,6% от всего количества торгующих в Москве, то в сороковых годах XIX века их доля превысила 42%[41].