Филип Шафф - История Христианской Церкви Tом III Никейское и посленикейское христианство От Константина Великого до Григория Великого 311 — 590 г. по Р. Х.

Глава I. Падение язычества и победа христианства в Римской империи

Общая литература

J. G. Hoffmann: Ruina Superstitionis Paganae. Vitemb., 1738. Tzschirner: Der Fall des Heiden thums. Leipz., 1829. A. Beugnot: Histoire de la destruction du paganisme en occident. Par., 1835. 2 vols. Et. Chastel (из Женевы): Histoire de la destruction du paganisme dans l'empire d'orient. Par., 1850. Ε. V. Lasaulx: Der Untergang des Hellenismus и. die Einziehung seiner Tempelgüter durch die christl. Kaiser. Münch., 1854. F. Lübker: Der Fall des Heidenthums. Schwerin 1856. Ch. Merivale: Conversion of The Roman Empire. New York 1865.

1. Источники этого периода: Лактанций (ум. в 330): De mortibus persecutorum, cap. 18 sqq.

Евсевий, Hist. Eccl., 1. ix, χ; а также его хвалебный и весьма пристрастный труд Vita Constantini, в 4 книгах (Εις τον βίον του μακαρίου Κωνσταντίνου του βασιλέως) и его Панегирик, или De laudibus Constantini; в изданиях исторических трудов Евсевия: Valesius, Par., 1659 — 1673, Amstel., 1695, Cantabr., 1720; Zimmermann, Frcf., 1822; Heinichen, Lips., 1827–30; Burton, Oxon., 1838. См. также имперские документы в Codex Theodos., 1. xvi, а также послания и трактаты Афанасия (ум. в 373) и, с языческой стороны, панегирик Назария из Рима (321) и «Кесарей» Юлиана (ум. в 363).

2. Более поздние источники: Сократ: Hist. Eccl., 1. i. Созомен: Η. Ε., 1. i, ii. Зосима (языческий историк и придворный, cornes et advocatus fisci, при Феодосии II): Ιστορία νέα, 1. ii, ed. Bekker, Bonn., 1837. Евсевий и Зосима представляют крайне пристрастные мнения за Константина и против него. Справедливая оценка его характера должна быть сделана на основании фактов, приводимых обоими, а также на основании следствий его светской и церковной политики.

3. Современные авторитеты. Mosheim: De reb. Christ, ante Const. M. etc., последний раздел

(p. 958 sqq. Английский перевод — Murdock, vol. ii, p. 454–481). Nath. Lardner, во второй части его великого труда Credibility of the Gospel History, см. Works, ed. Kippis, Lond., 1838, vol. iv, p. 3–55. Аббат de Voisin: Dissertation critique sur la vision de Constantin. Par., 1774. Gibbon: I. c, chs. xiv, xvii‑xxi. Fr. Gusta: Vitadi Constantino il Grande. Foligno, 1786. Manso: Das Leben Constantins des Gr. Bresl., 1817. Hug (католик): Denkschrift zur Ehrenrettung Constant. Frieb., 1829. Heinichen: Excurs. in Eus. Vitam Const. 1830. Arendt (католик): Const, и. sein Verb, zum Christenthum. Tüb. (Quartalschrift) 1834. Milman: Hist, of Christianity, etc., 1840, book iii, ch. 1–4. Jacob Burckhardt: Die Zeit Const, des Gr. Bas. 1853. Albert de Brogue: L'église et l'empire romain au IVthe siècle. Par., 1856 (vols, i, ii). A. P. Stanley: Lectures on the Hist, of the Eastern Church, 1862, Lect. vi, p. 281 sqq. (Am. ed.). Theod. Keim: Der Uebertritt Constantins des Gr. zum Christenthum. Zürich, 1862 (апология в защиту Константина против мнения Буркхардта).

Последние великие имперские гонения христиан при Диоклетиане и Галерии, задачей которых было полное искоренение новой религии, закончились с выходом эдикта о веротерпимости в 311 г. и трагической гибелью гонителей[2].

Эдикт о веротерпимости был неохотной и необратимой уступкой обессилевшего язычества, он свидетельствовал о нерушимой мощи христианства. Оставался всего один шаг до момента, когда язычество пало, а христианство получило власть в империи кесарей.

Эта великая эпоха ознаменована правлением Константина I[3]. Он понимал знамения времен и вел себя соответственно. Это был человек той эпохи, и эпоха была приготовлена для него Провидением, которое управляло и этим человеком, и его эпохой и соотносило их друг с другом. Константин встал во главе истинного прогресса, в то время как его племянник, Юлиан Отступник, сопротивлялся прогрессу и устремлялся в прошлое. Константин I стал главным орудием возвышения церкви из положения угнетаемой и гонимой к заслуженному почету и власти. За эту услугу благодарное потомство присвоило ему имя Великого, которое подходило ему если не в плане нравственности, то, без сомнений, в том, что касается его военных и административных способностей, его вдумчивой политики, его оценки и защиты христианства и далеко идущих последствий его правления. Его величие на самом деле было не первичного, а вторичного порядка, оно измерялось не тем, кем он был, но тем, что он сделал. Для Греческой церкви, которая почитает его как канонизированного святого, он имел то же значение, что Карл Великий для Латинской.

Константин, первый великий кесарь–христианин, основатель Константинополя и Византийской империи, один из самых одаренных, энергичных и успешных римских императоров, был первым властителем впечатляющей христианской теократии, или политической системы, в которой все подданные должны быть христианами, гражданские и религиозные права должны быть увязаны между собой, а церковь и государство рассматриваются как две руки одного и того же Божьего правления на земле. Его преемники более полно развили эту идею, она вдохновляла верующих в течение всего Средневековья и возникает в разных видах до сих пор, хотя полностью реализована она никогда не была ни в Византии, ни в Германии, ни в Российской империи, ни в римском городе–государстве, ни в кальвинистической республике в Женеве, ни в ранних пуританских колониях Новой Англии. В то же время Константин остается символом неразборчивого и вредного смешения христианства с политикой, смешения святого символа мира с ужасами войны, смешения духовных интересов царства небесного с земными интересами государства.

Оценивая этого замечательного человека и его правление, мы обязательно должны придерживаться великого исторического принципа: все выдающиеся личности изначально действовали — осознанно или неосознанно — как свободные и подответственные органы духа своей эпохи, которая формировала их, прежде чем они смогли реформировать ее, а сам этот дух эпохи в своих положительных, отрицательных и смешанных качествах был лишь орудием в руках Божественного Провидения, которое правит всеми поступками и побуждениями людей.

За три века своей истории христианство уже одержало внутреннюю победу над миром, и в итоге подобная внешняя революция, связанная с именем вышеупомянутого правителя, оказалась как возможной, так и неизбежной. Было бы крайне поверхностно объяснять такую глубинную и моментальную историческую перемену личными мотивами какого‑либо отдельного человека, движимого стимулами из области политики, благочестия или суеверия. Не подлежит сомнению, что каждый век порождает и формирует свои орудия воздействия, соответствующие своим задачам. Таков и случай Константина. Этот человек отличался той истинной политической мудростью, которая позволяла ему, стоящему во главе эпохи, ясно видеть, что идолопоклонство в Римской империи изжило себя, что только христианство способно вдохнуть в нее новую силу и дать ей моральную поддержку. Его монархическая политика особенно совпадала с устремлениями иерархического епископата церкви в вопросе внешнего католического единства, и поэтому, начиная с 313 г., он тесно сотрудничал с епископами, ставил главной целью достижение мира и согласия в решении донатистских и арианских споров, а во всех официальных документах называл церковь католической (вселенской)[4]. Подобно тому как его предшественники были высшими жрецами имперской языческой религии, он хотел, чтобы его воспринимали в качестве епископа, всеобщего епископа, управляющего внешними делами церкви[5]. Но это желание никоим образом не вытекало из чисто личных интересов; целью Константина было благо империи, которая, перед лицом серьезных потрясений и в окружении воинственных варварских племен, должна была сплотиться благодаря каким‑нибудь новым узам и продолжать существование, пока семена христианства и цивилизации не взойдут наконец среди самих этих варваров, представляющих ее будущее. Таким образом, личная политика Константина совпадала с интересами государства. Он воспринимал христианство (как оно и оказалось на самом деле) единственной эффективной силой, пригодной для политической реформы империи, быстро утрачивающей древний дух Рима, в то время как внутренние, гражданские и религиозные разногласия и внешнее давление со стороны варваров угрожало обществу постепенным распадом.

Но с политическими мотивами для Константина соединялись и религиозные, не очень ясные и глубокие, но искренние, перемешанные с суеверной склонностью судить о религии по ее внешнему успеху и приписывать магическую силу знакам и церемониям. Все его семейство было охвачено этим религиозным чувством, которое проявлялось в разных формах: в виде благочестивых паломничеств Елены, фанатичного арианства Констанции и Констанция, фанатичного язычества Юлиана. Константин принял христианство сначала как суеверие, поставив его в один ряд со своими языческими суевериями, пока наконец в его сознании христианская суть не затмила языческую, хотя и не превратилась в чистую и просвещенную веру[6].