Пьер Шоню - Цивилизация классической Европы

Классическая Европа по сути своей замкнута и революционна, поскольку она консервативна. Тотальная неизменность инфраструктур, устойчивость экономических и социальных рамок есть необходимое, но не достаточное условие изменений в идейной сфере. Внешне ничто не выходит за рамки порядка, правил и ограничений. Классическая Европа умножает параметры, чтобы лучше приводить в движение переменные: все в порядке, аристотелева вселенная рушится. Несколько десятков человек несут за это ответственность, несколько сотен — хорошо сознают последствия. Восемнадцатый век в значительной степени есть медленно диффундирующее осознание перелома. Эти соображения объясняют историографическую двусмысленность, которой отмечен подход к классической Европе, — согласно принятой точке зрения, революционной, неизменной. Историки философии, науки, литературы, историки-географы сельской реальности, историки историзирующие — пленники мистифицирующих рамок Старого порядка — предлагают противоречивые версии XVII века. Эти версии взывают к преодолению, побуждают к действию, требуют плана. Фернан Бродель первым предложил проблему этажей истории, истории, которая упорядочивает свое содержание сообразно с мерой длительности.

Событийная история слишком быстротечна, чтобы быть значительной, но она пишется человеческими жизнями. Годы, месяцы, мгновения — как отдельная человеческая жизнь.

Эта драматическая история выступает, прежде всего, как история государства и история государств. Она проявляется первой, поскольку лучше известна. Долгое время ее будут путать с историей вообще. Она дает свои опорные точки, свои привычные рамки. Она помогает фиксировать основное относительно второстепенного. Она предлагает традиционные рамки цивилизации, цивилизации классической Европы, которая была цивилизацией государства. Именно в XVII веке конституируется современное государство. Это великое предприятие, фактор несравненного порядка. Виет и Ферма были государственными служащими, Декарт служил по военной части. Государство обеспечивало досуг конструкторам современного мира.

Содержание цивилизации классической Европы логически распадается на два блока. Это то, что, строго говоря, не совсем ее собственность. То, чем она только пользуется, выявляя, извлекая на свет из упорядоченного, благодаря документационной новации Франции 1660–1670 годов, знания, — вся совокупность материальной цивилизации. В этом классическая Европа — почти что позднее Средневековье, пролонгированное вплоть до take off индустриальной революции.

Новая мысль в старых рамках. За внешним спокойствием материального горизонта, обеспеченным его длительностью, — кроется главное. Великая революция XVII века подчиняется тридцатилетнему ритму. Ее протяженность — три человеческих поколения. 1630–1685. Картезианская революция, математизация мира, католическая Реформация. Барокко отступает, и одновременно выявляются основные черты классической эстетики. 1685–1715. Кризис европейского сознания, имейте в виду конец картезианского «заключения в скобки». Изменение, иначе говоря, возмущение было онтологическим, оно воспринималось на уровне этики, тогда как в умы входит беспорядок, на волне успехов первого поколения побеждает консервативная эстетика. 1715—1750. Начало влияния просветителей. От онтологического, от эстетического внимание постепенно переходит к политическому, но пока не социальному. Эстетика остается консервативной, и все же она дает шанс новому барокко: после грандиозного и вычурного барокко века святых — женственный рокайль стиля Людовика XV.

Классическая Европа вписывается в три разных плана (волнение, устойчивость, движение) великого человеческого искания, каковым является искание духа, в переходе от аберрантного состояния к упорядоченному.

Первично волнение. Но существует и событие, оно так же реально, как и видимость вещей. Событие неотделимо от структур, структуры существуют только в событии. История слишком долго была исключительно историей государств. Надо ли в порядке реакции изымать государство из истории? В иные моменты такое вполне возможно, но только не в эпоху классической Европы. Государство родилось не в XVII веке, но именно тогда оно обрело свое подлинное качество в масштабах всей преуспевающей Европы. Оно утверждает свое верховенство, не позволяя никому быть выше себя: ни христианскому миру, ни империи. По отношению к внешнему миру Европа выступала лишь в виде монопольных ассоциаций, действующих от имени государства или группы государств. Имелась привилегированная группа, контролировавшая всю пирамиду нижестоящих групп. Территориальное государство — одно из великих достижений классической Европы. Более того, его наличие и прогресс в центре, на севере и западе Европы в противовес смутной и несовершенной Европе, архаической на юге и востоке, обрисовало костяк Европы преуспевающей, которая стала Европой богатой и вскоре влиятельной. Возможно, государства представляют собой излюбленную арену для события, и, конечно, в их власти придавать событию смысл. Есть логика в том, что динамика расширения границ государства, история изменчивого равновесия, определяющего отношения между государствами, выстраивается территориально согласно порядку движения вещей, людей, идей.

Центр тяжести Европы неуловимо перемещался по оси север — юг, слегка отклоненной к западу.

В XVI веке царила Европа средиземноморская: Испания и Италия. Процесс завоевания мира начинала в первую очередь средиземноморская Европа: в нем соединились люди и государства Пиренейского полуострова с идеями, капиталами и технологией Италии.

Интеллектуальный и художественный центр христианского мира в XIII веке помещался между Соммой и Луарой, при наличии Англии Дунса Скота на западе и рейнских городов епископальной Германии на востоке. Ренессанс переместил центр тяжести Европы обратно в Италию.

Совсем иной была глубинная динамика классической эпохи. И обусловливала ее тоже демография. Упадок Средиземноморья был подготовлен в конце XVI — начале XVII века. Он выражался прежде всего в показателях народонаселения. Время интеллектуального итальянского влияния завершилось где-то между серединой XVI и началом XVII века, время владычества Испании прекратилось резко в течение 1640 года (между маем и декабрем). Это происходит в момент, когда продолжительный спад, начавшийся в Англии с восшествия на престол Стюартов (1603), длившийся до Славной революции (1688–1689) и подспудно подготавливавший некоторые таинственные условия взрывного XVIII века, лишает Англию влиятельности. Это момент, когда катастрофические демографические последствия Тридцатилетней войны на полтора столетия уничтожили Германию.

Упадок Средиземноморья и неожиданная слабость Германии и Англии обеспечили полувековое преобладание центра, или, если угодно, преобладание части Северной Европы с плотностью населения 40 жителей на кв. км многонаселенной Франции, в сфере интеллектуальной и политической, и Соединенных провинций, в сфере экономической. Контроль над великой колониальной торговлей осуществлялся отныне из Северного моря. Антверпен был исключен, Лондон в стороне, Зунд блокирован бесчинствами датской налоговой системы, «ножницы» конъюнктуры севера по отношению к конъюнктуре Средиземноморья и испанской Америки — вот и обеспечен период безраздельного господства Амстердама с 1630 по 1680 год.

Эффект случайности, сосредоточившей во Франции и Голландии прибыль вследствие подъема на севере Европы, сходит на нет в 1680-е годы. Обретает равновесие Англия, восстанавливается Германия, отступает Турция: Австрия и Россия расширяют Европу в направлении Дуная и Украины, тогда как вызванная Лейбницем и Ньютоном интеллектуальная и научная революция вторично переживает апогей. В 1713–1714 годах генеральный регламент Утрехтского и Раштаттского мирных договоров подвел черту под первой, тридцатилетней, фазой второй столетней франко-английской войны. Договоры 1713 года на семьдесят пять лет обрисовали в основных чертах политическую карту европейского равновесия. Баланс континентальных держав обеспечивает морское преобладание Британских островов — отдаленное условие предстоящей промышленной революции. Сокрушенная Испания теряет Италию и оставляет английской коммерции выгоды экономической эксплуатации обеих Америк, тогда как десант дунайской Европы в Италию символизирует упадок Средиземноморья в пользу севера. Отныне и на два века вперед все самое значительное будет связано с севером. В конце XIX века Макс Вебер будет искать в протестантской этике секрет успеха, который во всех областях, от экономики до политики, от науки до военной мощи, явно перемещает на берега Северного моря второе греческое чудо. Беспокойная конъюнктура 1710–1720 годов, которая восстанавливает после чумы время продолжительной стагнации — экономисты говорили бы о Кондратьеве, — открывает простор не столько Англии, сколько преобладанию севера: по меньшей мере на два столетия Средиземноморье покидает удача.