Борис Захава - Мастерство Актера и Режиссера

[Письмо опубликовано в альманахе "Встречи с прошлым". Вып. 6. М., 1988.]

ству знает Орочко и т.д. и т.д. Значит, нужно подсчитать, в чем по преимуществу силен каждый преподаватель (в чем особенно силен), и заставить его преподать свое знание каждому воспитаннику. Если каждый воспитанник получит знание системы и методов работы от Захавы, уменье быть собранным и управлять темпераментом от Глазунова, уменье работать над ролью, упорство и прилежание в работе от Орочко, уменье говорить текст, владеть голосом и владеть жестами от Щукина, уменье импровизировать живые и естественные приспособления от Басова, уменье быть четким и "лепким" от Толчанова, способность легко и ритмично двигаться от Симонова, уменье выразительно одеться и "ощутить костюм" от Ляуданской и т.д. и т.д., — то, надо думать, из этого ученика получится неплохой актер, если, конечно, у него есть хоть какие-нибудь природные способности к театру. А мы что делаем? Мы заставляем обучать бездне перечисленных способностей и умений... одну Веру Львову. Разве это не нелепость?

Еще: нужно окончательно покончить со школой как отдельным от Студии организмом или учреждением. Нужно уничтожить само название: "школа". Нужно воспитывать приходящих к нам в духе, так сказать,— студийного патриотизма, а не в духе корпоративной замкнутости.

2. О старых вахтанговцах и молодняке.

Я знаю твердо: если Студия не хочет выродиться и засохнуть, она должна научиться давать исход творческой энергии молодежи в деле студийного строительства, она должна научиться использовать молодой огонь, инициативу и активность еще не тронутых сил.

Всякий художник имеет дурную, но, к сожалению, неизбежную тенденцию с течением времени опрофессионаливаться, замыкаться в узких интересах своего профессионального дела и, таким образом, постепенно отрываться от живых истоков жизни; а так как только живые истоки жизни и могут питать художника в его творчестве, то и искусство его с течением времени начинает чахнуть и высыхать.

Отсюда ясно, какое значение может иметь в художественном коллективе инициативная молодежь, молодежь, которая еще не успела замкнуться в своей профессии, молодежь, которая еще сохраняет живую, непосредственную связь с жизнью. Эта молодежь — есть звено, которое связывает художественный коллектив с жизнью; молодежь — это каналы, те вены, по которым к сердцу Студии должны притекать живые соки, животворящая кровь жизни.

Художественный театр гибнет, потому что он своевременно этого не понял. Он использовал свою молодежь, как рабочую силу (это же делаем и мы), и не пожелал использовать ее творческой энергии, ее инициативы в деле строительства театра. В результате молодежь не выдержала: она сорганизовалась самостоятельно и... ушла: получилась Первая Студия. Театр же стал чахнуть и засыхать. Когда спохватился и стал звать своих детей обратно в их отчий дом, было уже поздно. А подумать только, что бы было, если бы Художественный театр вовремя привлек к делу строительства театра Вахтангова, Чехова, Сушкевича, Хмару, Болеславского и пр. Если бы он угадал их возможности, если бы он сделал так, что им не нужно было бы создавать свою Студию, если бы он сумел сделать Художественный театр их делом... что бы это за театр был сейчас! Мы не должны повторять ошибок старшего почтенного собрата. Мы должны найти способ постоянного омолаживания, мы должны выдумать эликсир вечной молодости. Константин Сергеевич написал в нашей книге: "Если бы молодость умела, а старость могла". Коллективно — это можно осуществить: через стариков Студия должна уметь, через молодежь она будет мочь.

Нужно найти модус (способ) постоянного и непрерывного втягивания молодых сил в дело инициативного студийного строительства. Нужно зорко следить за молодежью, начиная с младших воспитанников, нужно знать свою молодежь: знать, чем она живет, что думает, чего хочет, о чем мечтает... Евгений Багратионович всегда это делал и нередко изменял незаметно линию студийной жизни (кому-то выговаривал, кого-то назначал, кого-то убирал) после какого-нибудь разговора с тем или иным младшим студийцем — он учился у молодежи. Пусть старики учат молодежь уметь на сцене, а сами учатся у нее тому, что молодежь приносит из жизни, — тогда они будут мочь.

Не нужно бояться изменения лица Студии. Напротив того, оно должно непрерывно изменяться — это естественно, ибо все в мире непрерывно изменяется. То, чему искусственно мешают видоизменяться, неизбежно засыхает. Пока был жив Евгений Багратионович — он был лицом Студии, и по мере того, как менялся, рос и развивался он сам, менялась и Студия. Дурно мы поступим, если мы станем пытаться сохранить вечно в себе то лицо Евгения Багратионовича, которое он дал нам, уходя от нас; пытаться сохранить его учение и заветы такими, какими они запечатлелись в нашей памяти. Мы сохраним в этом случае не лицо Евгения Багратионовича, а маску его, не живую его сущность, а мертвую мумию. То лицо, какое имела Студия, когда умер Евгений Багратионович, — это лишь отправной пункт дальнейшего развития, учение и заветы Евгения Багратионовича — только компас, с которым мы пускаемся в путь. Он нужен, чтобы на первых порах ориентироваться. Но мы должны идти, а не стоять на месте. Духовными ценностями являются идеи. Ими не владеют, им (идеям) служат. Вот! Служить идее — значит распространять ее, значит пропагандировать, значит стремиться сделать ее достоянием возможного большинства количества людей. Спрятать идею в карман, монополизировать ее на предмет использования только для себя — это общественное преступление. Теперь:

3. О студийной этике.

Совершенно бесполезно стараться поднять этику на должную высоту на основе старых, набивших оскомину норм: нужно создавать новые нормы. Вопрос об этике в Студии — задача не дисциплинарная, а творческая. В этой области нужно все пересмотреть и выстроить заново.

Глубоко волнующие и трогательные строки вахтанговских двух писем, эти поистине изумительные строки — не могут больше служить основой и путеводителем в области студийной этики. Почему? Попробуем разобраться. Старая Мансуровская Студия — это по идее своей — монастырь. Возникшая в эпоху безвременья, царского гнета, полицейщины и войны, она служила тем, кто в ней работал, — убежищем от жизни, уголком (сверчок, камин, уют), куда люди приходили отдыхать, приходили погреться у очага искусства и дружбы, приходили забыться (своего рода опиум).

Соответственно этому и этика была — монастырская. Любовь, прощение, непротивление — вот ее элементы. Этично то, что помогает созданию и поддержанию монастырского духа, неэтично то, что разрушает монастырь. Нести в Студию жизнь — войну, политику — неэтично, ибо разрушает монастырь. Но монастырь был разрушен. Его разрушила жизнь, пришедшая в образе революции. Буря своим напором высадила окна, и в курильню опиума ворвался свежий воздух. Этому разрушению помог сам Евгений Багратионович. И склеить опять разрушенный монастырь было невозможно.

Это взгляд в прошлое. Посмотрим на настоящее. Разве Студия может быть теперь монастырем? Она — государственное учреждение. Не для замыкания от жизни она существует, а для служения жизни. Это труднее. Быть праведным в монастыре легче, чем в миру, — это давно известно.

Соответственно этому нужно строить этику и строить ее не на монастырских началах, а на основах общественности, на основах трудового товарищества. Труд — вот что, по-моему, определяет современную этику. (Раньше Студия была — отдых от жизни, теперь — труд для жизни.)

Исповеди, покаянные речи, бессонными ночами раскрытие душ и сердец — все это нужно сдать в архив. Со всем этим нужно покончить, ибо здесь гораздо больше лицемерия, расхлябанной интеллигентской души, чем чего бы то ни было другого. Да, да — лицемерия, хотя бы и бессознательного, хотя бы и перед самим собой. Не слова, а дела должны быть мерилом студийной оценки и студийной этики.

На этом завершаются мои субъективные заметки о Борисе Евгеньевиче Захаве и его книге.

Впрочем, мне хотелось бы обратить внимание читателей на еще один документ.

В "Приложении" впервые публикуется стенограмма выступления Б. Е. Захавы на заседании, посвященном первому празднованию Дня рождения Вахтанговской театральной школы 23 октября 1951 года. Захава подробно и взволнованно говорил об истории создания училища, о принципах учебы и преподавания, заложенных Вахтанговым, и о нем самом. Он говорил о том отношении к жизни, которое исповедовал Вахтангов и которое хорошо было бы впитать каждому, кто посвящает себя театру.

Уверен, что еще многие исследователи не раз будут писать о легендарном руководителе Вахтанговской театральной школы и его педагогических открытиях.

Павел Любимцев