Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России

Однажды присутствовавшие на балу данном обер-церемониймейстером Станиславом Потоцким, не могли наглядеться на Елизавету Воронцову в розовом атласном платье и насмотреться на её кордельеру «из самых крупных бриллиантов», ослепительно сверкавших при сложных па мазурки, удивительно легко и с неподражаемым изяществом танцуемой графиней с ясновельможным хозяином вечера.[32]

Постепенно стали вноситься изменения в эсклаважи, причем новым содержанием наполнилось и само название этого украшения: на смену колье-ошейнику, знаменующему «рабство» у богини Венеры, сначала пришли ожерелья со звеньями, соединяемыми в прихотливом узоре изящными «цепями» в знак обуревающих узников сладостных чувств, а теперь превратившиеся в целую конструкцию, именуемую «сердечной неволей» и на сей раз украшающую не шеи, а руки влюблённых, изнывающих от жестокой страсти. «Дамский журнал» просвещал в 1833 году модниц: «Появился новый род эмалевых браслет. Сии браслеты, богато отделанные, соединяются с кольцом посредством небольшой цепочки, которая движется, извиваясь от кисти руки до одного из пальцев. Отделка цепочки и кольца должна быть в одном роде с браслетами». У некоторых красавиц, гордо демонстрировавших «эсклаважи» поверх перчаток, замок браслета выглядел сердечком, отпираемым маленьким ключиком. Но что говорить о дамах, если даже сам Александр Сергеевич Пушкин надевал (правда, под одежду) на левую руку соединённые друг с другом цепочкой два браслета с зелёной яшмой и какой-то турецкой надписью, причём один обруч располагался над локтем, а другой – у кисти.[33]

Чувствительные особы обожали помещать на украшениях всевозможную любовную символику и трогательные девизы. Да и нежная дружба не оставалась забытой. Знаменитая красавица Аврора Карловна Шернваль в день своей свадьбы, в знак расставания с любимой подругой, великой княжной Ольгой Николаевной, подарила той «слезу своего сердца» – «маленькое чёрное эмалевое сердце с бриллиантом».[34]

Дамы продолжали в избытке унизывать свои персты. На безымянном пальце правой руки великой княгини Марии Александровны, супруги престолонаследника, красовалось «множество колец; это были воспоминания её детства, юности, тут были кольца её матери; все недорогие и не имевшие даже особенного наружного достоинства. На левой руке она носила очень толстое обручальное кольцо и другое, такое же толстое, с узорчатою чеканкою, поперечник, такой же толщины, был прикреплен большим рубином. Это – фамильное кольцо, подаренное государем всем членам царской семьи».[35]

Костюмированные балы становились «гвоздём сезона» во всех европейских городах. Парижане долго вспоминали пышность маскарадов, данных Марией-Каролиной Неаполитанской, вдовой герцога Беррийского и невесткой французского короля Карла X: в 1828 году с большим успехом прошёл «турецкий бал». Спустя год светское общество окунулось во времена Марии Стюарт, королевы Шотландии и Франции, известной дивной красотой и своими злоключениями из-за прав на трон Альбиона, завершившимися казнью в 1587 году по приказу английской монархини Елизаветы I.

Даже обнищавшая Пруссия, ещё до конца не восстановившая финансовую стабильность, смогла позволить себе отличавшееся выдумкой пышное празднество 27 января 1821 года в честь дорогой гостьи, русской великой княгини Александры Феодоровны, вышедшей замуж за принца богатейшей страны и теперь ненадолго приехавшей к родным. Некогда прусская принцесса Шарлотта не носила ни одного бриллианта в Берлине из-за недостатка средств в казне разорённой при нашествии Наполеона страны. Став же русской великой княгиней, королевна могла удовлетворить любую свою фантазию и поразить окружающих на берлинском празднике баснословно роскошным нарядом.

Потому-то немецкие родственники решили представить в любительском спектакле сказочно богатую Индию во времена правления династии Великих Моголов, обратившись к воспоминаниям французского путешественника Тавернье, с благоговением созерцавшего в 1665 году богатства сокровищницы могущественного правителя Ауренгзеба. Невольно вспоминалось, как почти два века спустя, при разграблении Дели Надир-шахом в 1739 году, захватчики вывезли одних только оправленных в золото удивительных рубинов, изумрудов и бриллиантов более пяти тонн, мелких алмазов – до полутонны, а жемчуг и вовсе не стали считать. Вдохновляла и хранящаяся в Дрездене композиция из 123 фигурок из благородных металлов и пяти тысяч самоцветов, выполненных знаменитым ювелиром Иоганном-Мельхиором Динглингером и его братьями, представляющая «Придворный штат в Дели в день рождения Великого Могола Ауренгзеба». В день рождения государя виновника торжества помещали на чашу огромных весов, а другую для равновесия заполняли золотыми и серебряными монетами, жемчугом и зерном, – всё это раздавали затем придворным, слугам и беднякам. Придворный ювелир курфюрста саксонского и одновременно короля польского Августа II Сильного старался передать атмосферу диковинного праздника: «роскошные процессии спешащих на аудиенцию к восседающему на знаменитом Павлиньем троне падишаху, ржание красавцев коней и оглушительный рёв слонов, которых время от времени проводили перед государевыми очами, заставляя каждого великана склонять одно колено, задирать хобот и трубным рёвом салютовать повелителю».[36]

Итак, решено было провести в берлинском королевском замке не просто парад-показ экзотических индийских костюмов, а целое театрализованное действо, взяв за основу поэму «Лалла Рук», творение англичанина Томаса Мура. Быстро сочинили сценарий, заказали известному композитору Гаспаро-Луиджи Спонтини музыку к спектаклю, и работа закипела. 123 участника любительского спектакля усердно зубрили роли индийских и бухарских придворных. Сценографией занимался замечательный архитектор, живописец и театральный декоратор Карл-Фридрих Шинкель, спустя десяток лет создавший проект готической Капеллы-«Шапели», выстроенной Адамом Менеласом в петергофском парке Александрия – владении Александры Феодоровны, уже ставшей к тому времени императрицей.

Сюжет представления разворачивался стремительно. Бухарский эмир Абдалла решил через Индию направиться в Мекку на поклонение гробу пророка Мухаммеда. Своё государство мудрый старец передал сыну Алирису, а заодно решил сосватать в жёны престолонаследнику прекрасную царевну Лаллу Рук, дочь Ауренгзеба. В Дели высокопоставленные отцы поладили, и «тюльпаноликая» красавица (а именно так переводилось её имя) со свитой поехала в Кашмир, где царственную пару соединят узами брака. С замирающим от страха сердцем принцесса пытается представить себе, что за мужа уготовила ей судьба. Царевне всё немило, да ещё несносный камергер Фадладин вечно недовольно брюзжит. К счастью, в свите среди бухарских придворных оказался молодой красавец Фераморз, столь искусно сочиняющий поэтические строфы, что сами герои его прекрасных рассказов зримо разыгрывали свои интересные и занимательные истории. Последнее, четвёртое сказание Фераморз закончил, когда Лалла Рук оказалась на берегу озера, за которым возвышался прекраснейший дворец – конец далёкого пути. Но принцесса вовсе не рада и ещё больше скорбит о своём жестоком уделе выйти замуж за нелюбимого, поскольку теперь в её сердце царит сладкоречивый и нежный Фераморз. Со вздохами несчастная красавица поднимается по высокой лестнице навстречу жениху и видит спускающегося к ней нареченного, как две капли воды похожего на избранника души индийской царевны. Роль Фераморза, оказывается, разыгрывал бухарский эмир Алирис, за время путешествия страстно полюбивший свою суженую.

Естественно, что дочь прусского властелина представляла обворожительную Лаллу Рук. Наряд её был заткан золотом, многочисленные драгоценные каменья сверкали на шее, на груди и на руках русской великой княгини Александры Феодоровны, а её кокетливые башмачки были просто унизаны изумрудами.[37] Восхищение вызвали великолепные жемчуга «индийской принцессы»: с плеч свешивалась ниже пояса четырёхрядная кордельера, ещё четыре нитки отборных перлов сияли на шее красавицы. Пышные локоны ниспадали из-под унизанной самоцветами шапочки, отчасти напоминающей великокняжеский венец. Некогда скромная королевна Шарлотта теперь смогла преобразиться в возлежавшую на паланкине восточную царевну, всю покрытую розами и бриллиантами, «окружённую многочисленными немецкими кузинами, похожими, скорей, на субреток, с завистью считавших крупные бриллианты и броши своей госпожи».[38]

Томного поэта Фераморза, преобразившегося в Алириса, молодого повелителя Бухары, сыграл великий князь Николай Павлович, давно увидевший в обожаемой супруге «счастье своей жизни». Брат русского императора Александра I, как, впрочем, и другие дети Павла I и Марии Феодоровны, прекрасно рисовал и поэтому сам продумал костюм Алириса. Ни о каких халатах, одетых один на другой и стянутых объёмным поясом, и речи быть не могло. Бухарский владыка появился в синей черкеске, препоясанной пёстрым жёлто-зелёно-красным шарфом, под которым был пояс с грозным кинжалом, блистающим, как и криво изогнутая изящная сабля, ослепительно искрящимися разноцветными каменьями. Другой разноцветный шарф был лихо намотан на шапку. Довершали сие великолепие красные, плотно обтягивающие ноги «бухарского эмира» чулки и жёлтые туфли.[39]