Александр Етоев - Территория книгоедства

© А. Етоев, 2016

© ООО ТД «Современная интеллектуальная книга», макет, 2016

© А. Веселов, оформление, 2016

В начале было «Книгоедство». Потом было новое «Книгоедство» – «экстремальное». Почему «экстремальное», я не знаю, название придумали за меня издатели. Просто «Книгоедство» имело подзаголовок «Роман-энциклопедия», у второго, которое «экстремальное», в подзаголовке было «Книга-мишень». С мишенью ясно. Так я обозначил жанр книги, предвидя будущие стрелы профессионалов. Профессионалы страх как не любят вредителей на их огороде, к которым я отношу себя. По ним, писатель должен писать, а рассуждать о том, как и зачем он пишет, должны специально обученные работники, то есть они. Появилась, помнится, «Литературная матрица», «учебник, написанный писателями». Сколько крика тогда пошло из филологического окопа: куда, мол, эти… как их… писатели, со свиным рылом в калашный ряд!

«Территория книгоедства» включает выборку из двух предыдущих книг (материал исправлен и доработан) плюс статьи, написанные за последнее время.

Самый знаменитый из всех авантюристов XVIII века Иосиф Бальзамо (больше известный публике под именем Калиостро), оказывается, был посрамлен обыкновенным питерским бесноватым Васькой Желугиным то ли поздней осенью 1799-го, то ли ранней весной 1800 года, точная дата не установлена. Случай этот описан в литературе, суть истории такова: временно проживаючи в Петербурге, Калиостро практиковал медицину, в частности, одним из его пациентов был вышеупомянутый бесноватый, выдававший себя за Господа нашего Саваофа. Для того чтобы пациента вылечить, Калиостро нанял две лодки, в одну посадил себя и бесноватого В. Желугина, в другую – команду своих помощников. На середине Невы граф столкнул спутника в воду – обычный в те годы способ борьбы с психическими болезнями, их лечили, совмещая элемент неожиданности с окунанием в ледяную воду, – тот упал, но уволок при этом и своего лечащего врача. Короче, их обоих вытащили баграми люди из второй лодки и благополучно доставили на берег возле Петропавловской крепости. На вопрос столпившейся на берегу публики, кто он такой, выздоровевший больной ответил, что никакой он не Саваоф, как они, дураки, подумали, а Васька Желугин, бывший городской сумасшедший.

Далее цитирую по повести М. Кузмина «Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо»:

Граф, желая отереть воду, струившуюся по его лицу, сунул руку в карман и не нащупал там табакерки, подаренной ему Государыней.

Васька, видя озабоченное лицо Калиостро, засмеялся.

– Табакерочку ищете? А я ее подобрал. – И откуда-то, как фокусник, вытащил золотую коробочку.

– Где же ты ее подобрал?

– У вашей милости в кармане и подобрал.

Граф обвел глазами присутствующих и молвил:

– Рассудок к несчастному вернулся.

В общем, как говорили во времена моего счастливого детства: «Пока смотрел „Багдадский вор“, русский вор штаны упер».

Но, конечно, по части изобретательности современные авантюристы могут дать фору любому аналогичному деятелю времен Екатерины Великой.

При мне на Сенной площади лет десять назад на выходе из метро «Сенная» стоял лысый такой мужик и рвал у себя на спине рубаху. Не на груди, как все нормальные люди, а в том-то и фишка, что на спине. Перед тем, как ее порвать, он орал голосом зазывалы, привлекая внимание публики: «Рву рубаху на спине! Рву на спине рубаху!» Люди, естественно, подходили, он поворачивался ко всем спиной, просовывал руки себе под мышки, хватал на спине рубаху и рвал ее с жутким треском. А тем временем его компаньоны чистили у толпы карманы.

Еще я знаю историю с продажей трамвая. 1990-е годы. Один мой знакомый из новых русских стоял утром на остановке трамвая 14-го маршрута на углу Английского проспекта, бывшего Маклина, и площади Тургенева, бывшей Покровской. Уже смешно, наверняка скажет сейчас кто-нибудь из читателей. Новый русский ждет на остановке трамвай. Так вот, этот мой новый русский никакого трамвая не ждал, просто стоял себе, похмельный, на остановке, припоминая, где он вчера, перед тем как нажраться водки, припарковал свой «Мерседес-Бенц». Тут подходит к нему интеллигентного вида дедушка и предлагает купить трамвай. Мой знакомый говорит: «Сколько?» – в смысле баксов, а не трамваев. Тот ему называет цифру. Короче, платит мой знакомый наличкой и спрашивает: мол, где товар? Дедуля говорит: «Вон» – и показывает рукой на выкатывающий из-за поворота вагон. Потом уходит, пересчитав деньги. Конец истории понятно какой. Впрочем, конец не важен, важен сам факт продажи.

Вывод: кого-кого, а авантюристов в России всегда хватало. Куда ж они, извините, денутся, пока живы простаки и раззявы вроде вас и меня.

Дураку ясно, что авторская надпись на книге увеличивает ее ценность во много раз, особенно если автор уже в могиле. Сложнее обстоит дело с автографами живых писателей. Один мой знакомый прозаик, имени которого называть не стану, однажды мне сказал следующую парадоксальную вещь: «Неизбежное зло писателя – книги с автографами коллег. Мусор, от которого можно избавиться, но нельзя отказаться». Фраза довольно злая и, наверное, не вполне справедливая. Но какая-то доля правды в ней, согласитесь, есть.

Писатель Андрей Измайлов как-то жаловался мне на писателя Владимира Рекшана. Дело в том, что однажды в букинистическом магазине А. Измайлов обнаружил какую-то из своих книг с собственным же автографом В. Рекшану. Сам Рекшан категорически отрицал свою причастность к факту сдачи книги с автографом. В принципе, ничего зазорного в этом происшествии я не вижу. Всем известно, что у большинства отечественных прозаиков денег не то что нет, но зачастую не предвидится даже в далеком будущем. Поэтому ради элементарного выживания писатель имеет право совершить этот мелкий грех – сдать подписанную ему автором книгу пусть за мелкие, но все-таки деньги. И обижаться тут, по-моему, нечего.

Особый случай с автографами – когда автор ставит перед собой задачу таким способом заработать. Классический пример – вояж Маяковского по Америке. Сопровождавший поэта Давид Бурлюк заставлял гостя из советской страны подписывать свои книги, объясняя это прагматически просто: неподписанная книга стоит пять долларов, книга же с автографом знаменитого гостя – двадцать.

Кстати, об автографах Маяковского. Дмитрий Быков в книге о Пастернаке пересказывает показательный факт покупки Осипом Бриком у букиниста в 1939 году книги Маяковского «Хорошо!» с надписью: «Борису Вол с дружбой нежностью любовью уважением товариществом привычкой сочувствием восхищением и пр. и пр. и пр.». У того же букиниста Брик обнаружил и другую книгу, пятый том собрания сочинений Маяковского, также с автографом Пастернаку: «Дорогому Боре Вол 20/XII 1927».

Борис Леонидович активно открещивался от этого факта: мол, ничего не знаю, и книги подарены не ему. «Это не мои книги, – ответил он Василию Катаняну, когда тот задал вопрос на эту щекотливую тему. – И надпись не мне».

Быков связывает факт продажи подписанных книг с сознательным открещиванием Пастернака от такого поэтического явления, как творчество Маяковского. Так ли это или не так – доказывать литературным историкам. Я привел этот случай в качестве примера, не более.

Поздней осенью 1918 года для литературного приложения к астраханской газете «Красный воин» Велимир Хлебников написал утопическую статью-рассказ «Лебедия будущего». В печать она не прошла не столько из-за своего утопизма, сколько из-за специфики изложения ее футуристических тезисов. Хлебниковская языковая стихия и газетный строевой стиль – вещи не очень-то совместимые, и естественная редакторская реакция на подобный текст – его отклонить. Ничего постыдного в такой реакции нет, ведь основное для любого газетчика – доходчивость для массового читателя.

Как подстроить свой голос под читательский слух (или, по-другому, подсластить продукт писательского труда в соответствии с вкусом потребителя) – задача вечная и решается каждым автором в индивидуальном порядке. На эту тему можно рассуждать долго, тем более что я сейчас не об этом.

Дело в том, что строчка из «Лебедии» очень сильно мне напомнила сцену из другой книги.

Но сначала Хлебников, «Лебедия будущего», из главы «Лечение глазами»:

Лучшим храмом считалось священное место… где в отгороженном месте получали право жить, умирать и расти растения, птицы и черепахи (Хлебников имеет в виду конкретную территорию в дельте Волги в районе Астрахани, где стараниями его отца в конце 20-х годов организован Верхне-Волжский заповедник. – А. Е). Было поставлено правилом, что ни одно животное не должно исчезнуть. Лучшие врачи нашли, что глаза живых зверей излучают особые токи, целебно действующие на душевно расстроенных людей. Врачи предписывали лечение духа простым созерцанием глаз зверей, будут ли это кроткие глаза жабы, или каменный взгляд змеи, или отважные – льва, и приписывали им такое же значение, какое настройщик имеет для расстроенных струн. <…> Крылатый творец (не Бог, а небесный пахарь, облетающий на небоходе поля, поливая их и засеивая семенами. – А. Е.) твердо шел к общине не только людей, но и вообще живых существ земного шара.