Зигмунд Фрейд - Неизбежна ли война?

Таким образом, мы видим, что и в рамках одного сообщества не удается избежать силового разрешения вступающих в конфликт интересов. Но воздействие объединяющих моментов, обусловленных совместной жизнью на одной и той же территории, благоприятствует быстрому окончанию подобных схваток, так что постоянно возрастает вероятность мирных исходов. И все же взгляд на историю человечества открывает нашим глазам беспрерывную цепь конфликтов между одним сообществом и другим или даже несколькими, между большими и меньшими группами, областями, местностями, племенами, народами, империями, которые почти всегда разрешаются при помощи силы и посредством войны. Подобные войны заканчиваются ограблением или полным порабощением, завоеванием одной из воюющих сторон. О захватнических войнах нельзя судить одинаково. Одни из них, исходившие, к примеру, от монголов или турок, приносили сплошные беды, другие же, напротив, способствовали преображению силы в право, ибо в результате их образовывались более крупные сообщества, внутри которых запрещалось применение силы и конфликты разрешались на базе нового правопорядка. Так, завоевание римлянами стран Средиземного моря привело к бесценному Pax Romana. Страсть французских королей к приросту территории привела к созданию мирной, объединенной и цветущей Франции. Как ни парадоксально это звучит, но нельзя отрицать, что война могла бы стать средством к достижению желанного «вечного» мира, ибо именно благодаря ей создавались те большие сообщества, внутри которых сильная центральная власть устраняла дальнейшие войны. Но все же война не стала этим средством, поскольку успехи завоеваний, как правило, недолговременны; вновь созданные единства и сообщества опять распадаются, по большей части из-за недостаточного притяжения отдельных частей, объединенных насильно. И кроме того, завоевания до сих пор способствовали лишь частичным объединениям, хотя бы и на больших пространствах, конфликты же между ними становились затем еще более неизбежными. В результате всех этих воинских усилий человечество заменило многочисленные, практически непрерывные локальные войны редкими, но тем более опустошительными тотальными войнами.

Обращаясь к нашей современности, мы получим тот же результат, который уже вытекает из этого краткого обзора. Надежное предотвращение войн возможно лишь в том случае, если люди объединятся для введения центральной власти, которой передадут право окончательного решения во всех конфликтах, вытекающих из различия интересов. Для этого должны быть непременно выполнены два условия: то, что такая верховная инстанция будет создана, и то, что ей будет предоставлена необходимая власть. При отсутствии одного из этих условий ничего не получится. Лига Наций задумывалась в качестве подобной инстанции, но второе условие оказалось невыполненным; Лига Наций не имеет собственной власти и может получить ее лишь в том случае, если члены нового объединения, отдельные государства, передадут ей свою власть. Но в настоящее время на это слишком мало надежды.

Институт Лиги Наций совершенно невозможно понять, если не знать, что она представляет собой попытку, на которую история человечества отваживалась нечасто, а возможно, еще и ни разу в подобном масштабе. Это попытка обосновать авторитет, то есть принуждающее к подчинению влияние, обычно основанное на власти, на апелляции к некоторым идеальным предпосылкам. Мы уже слышали, что две вещи удерживают сообщество вместе: давление силы и общность чувствований составляющих его людей, что иначе можно еще назвать идентификацией. Если один из этих моментов вдруг теряет силу, то сообщество еще может сохраниться. Общность чувств или объединяющие идеи, естественно, могут иметь значение лишь тогда, когда в них находят свое выражение весьма важные общие черты членов сообщества. Речь идет лишь о том, насколько они сильны. История учит, что они и в действительности имели порой довольно большое влияние. Панэллинистическая идея, к примеру, то есть сознание того, что быть членом определенного социума есть нечто лучшее, чем находиться за его пределами в качестве варваров, идея, получившая столь яркое выражение в амфиктиониях, оракулах и празднествах, была достаточно сильной, чтобы смягчить и способы ведения войны среди самих греков, но все же не могла предотвратить того, чтобы между отдельными частями греческого народа прекратились военные столкновения, и даже того, чтобы какой-то город или союз городов удержать от союза с персами, если требовалось наказать кого-то непокорного. В эпоху Ренессанса христианское чувство общности, силу которого нельзя приуменьшать, оказалось не в состоянии удержать малые и большие христианские города от того, чтобы во время их войн друг с другом не обращаться за помощью к турецкому султану. Также и в наше время нет такой идеи, которая заключала бы в себе подобный объединяющий авторитет. Слишком очевидно, однако, что властвующие сейчас над народами национальные идеалы работают на разъединение и на войну. Есть люди, которые предсказывают, что лишь повсеместное распространение большевистского образа мыслей может покончить с войнами, но в любом случае мы сегодня еще слишком удалены от подобной цели, и, по всей видимости, это стало бы достижимым после ужасающих гражданских войн. Таким образом, попытка заменить реальную власть властью идей сегодня еще обречена на неудачи. Ошибка в расчете начинается там, где забывают, что право у истоков своих было голой силой и что еще и сегодня оно не может обойтись без поддержки силы.

Теперь я могу прокомментировать еще одно из ваших положений. Вы удивляетесь тому, насколько легко людей охватывает военная истерия, и предполагаете, что в людях есть некий инстинкт ненависти и уничтожения, который подталкивает их к войне. И опять я должен полностью согласиться с вами. Мы верим в существование подобного влечения и как раз в последние годы стремились изучить его внешние проявления. Разрешите мне в этой связи изложить вам хотя бы часть теории влечений, к которой психоанализ пришел в результате многих проб и сомнений. Мы предполагаем, что влечения человека бывают лишь двоякого рода: либо такие, которые стремятся сохранить и объединить – мы называем их эротическими, совершенно в смысле Эроса в «Пире» Платона, или сексуальными с сознательным расширением популярного представления о сексуальности, – либо другие, стремящиеся разрушать и убивать, – мы называем их обобщенно агрессивным или деструктивным влечением. Вы видите, что речь, собственно говоря, идет лишь о теоретическом прояснении общеизвестного противопоставления любви и ненависти – противоположность, восходящая, вероятно, к более древней полярности притяжения и отталкивания, с которой вы сталкиваетесь в вашей области. Только давайте не будем торопиться слишком быстро трансформировать эти понятия в Добро и Зло. Оба эти влечения в равной мере необходимы, их взаимодействие и противодействие порождает явления жизни. И дело обстоит таким образом, что едва ли когда-нибудь одно из этих влечений может проявить себя изолированно, оно всегда связано с некоторой примесью с другой стороны или, иначе говоря, сплавлено так, что цель каждого из них модифицируется и становится достижимой лишь с помощью названного сплава. Так, например, инстинкт самосохранения является, без сомнения, эротическим по своей природе, но именно он нуждается в агрессивности, чтобы претвориться в жизни. Таким же образом любовное влечение, направленное на внешние объекты, нуждается в сплаве с влечением к овладению – лишь при этом условии оно вообще будет в состоянии овладеть своим объектом. Трудности, возникающие при попытках изоляции обоих видов влечений в их внешних проявлениях, очень долго препятствовали их опознанию.

Если вы захотите последовать за мной еще дальше, то придется обратить внимание на то, что в поступках людей заметно еще одно осложнение, но уже несколько иного свойства. Крайне редко поступок является результатом одного-единственного позыва влечения – пусть уже и представляющего собой сплав эроса и разрушения. Как правило, в одном действии соединяются многие мотивы, сплавленные подобным образом. Один из ваших коллег уже знал об этом, я имею в виду профессора Т. Хр. Лихтенберга, преподававшего во времена наших классиков физику в Гёттингене; но, возможно, он был более крупным психологом, чем физиком. Он изобрел розу мотивов, когда сказал: «Побудительные мотивы, по которым человек что-то делает, могут быть систематизированы так же, как 32 ветра, и названия их располагаются подобным же образом, например: хлеб – хлеб – слава или слава – слава – хлеб». Таким образом, когда людей призывают к войне, то многие позывы их души отвечают на этот призыв утвердительно, позывы благородные и подлые, такие, о которых говорят вслух, и другие, о которых молчат. В данном случае у нас нет повода говорить обо всех. Но среди них, безусловно, присутствует влечение к агрессии и разрушению; неисчислимые жестокости истории и текущих дней поддерживают существование этого влечения и его силу. Переплетение деструктивных влечений с другими, эротическими и идеальными, конечно, облегчает их удовлетворение. Порой, когда мы слышим о чудовищных событиях в истории, возникает впечатление, что идеальные мотивы были лишь поводом для разгула деструктивных страстей, в иных же случаях, как, например, в жестокостях святой инквизиции, нам представляется, что идеальные мотивы превалировали в сознании, деструктивные же давали им бессознательное подкрепление. И то и другое вполне возможно.