Жан-Баптист Ботюль - Сексуальная жизнь Иммануила Канта. Милый Кёнигсберг

В этом отношении он весьма отличался от шедших ему на смену молодых романтических интеллектуалов, представлявших поколение разочарованных и неискушенных молодых людей, которые в силу многолетнего пребывания в закрытых учебных заведениях оказались полностью беспомощными и лишенными всякой осведомленности о том неизвестном континенте, который представляет собой противоположный пол. Давайте в первую очередь сделаем следующий вывод: женщины представляли интерес для Канта, и Кант представлял интерес для женщин.

Вот Кант: светский и невинный, одинокий и общительный, приятель любезным служанкам, но не любитель плоти. Мы противоречим сами себе! Мы находимся в плотной пелене тумана, того тумана, который в хорошее время года лежит на побережье Балтийского моря. И теперь этот туман, скрывающий предмет нашего рассмотрения, сгущается даже еще больше. Одно возражение со всей серьезностью выявляет противоречие в гипотезе о его девственности. Таким воплощенным кантианцам, как Вы, не нужно напоминать высший принцип кантовской морали: “Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой, ты в то же время можешь желать, чтобы она стала всеобщим законом”.15 

Теперь приложим этот закон к сексуальной жизни. Сразу же становится ясно, что девственность столь же мало может быть оправдана, как и убийство, и что она точно так же ведет к противоречиям: ведь если бы все люди стали практиковать девственность, то это привело бы к концу рода человеческого.

Не может быть, чтобы такой великий ум, как Кант, допустил противоречие в своих собственных принципах. Следовательно, для человеческого рода девственность не может иметь значение всеобщего закона.

Но это возражение еще более усилится, если я рассмотрю другой установленный Кантом принцип, согласно которому “каждый орган существует, имея в виду какую-то цель, которую он должен выполнять”16. В том числе и половые органы... функционирование которых у философа блокировано... Но в таком случае получилось бы, что наш мужчина — это монстр, снабженный совершенно бесполезными атрибутами. Не находить никакого применения для genitalia — это идет вразрез с основополагающими законами природы.

Вы следите за мной? Теперь вы понимаете, что сексуальная жизнь, то есть, соответственно, сексуальная не-жизнь Канта — это не просто вопрос исторических сведений, информации, документов или анекдотов, подобных многим другим; — она касается связности кантианской системы?

Мы находимся посреди джунглей, и внутрь проникает ночь. Нам будет угрожать бесконечная темнота, если мы не зажжем свет, и если наши песни не призовут утреннюю зарю.

* * *

Чтобы рассеять тьму, я начну с tabula rasa и буду говорить так, как если бы Вы никогда не открывали ни одной книги Иммануила. Я, конечно, знаю, что это не так, иначе бы вы не оказались здесь, так далеко от Кёнигсберга, пережив столько опасностей и столько раз сталкиваясь со смертью, пустившись в это плавание — в эту величественную авантюру. Но время от времени нужно уметь и начать с нуля (в зале шум одобрения).

Поэтому, давайте снова вернемся к основоположениям кантианства. Кант революционизировал мораль. Для него основополагающий вопрос этики заключается в том, чтобы дать определение блага. Именно это пытались сделать все без исключения философы античности: воздвигнуть иерархию различных видов блага, чтобы обнаружить высшее Благо — то, что по-латыни называют summum bonum, и в качестве чего различные авторы называли то удовольствие, то истину, то добродетель. Ценности, которые являются внешними по отношению к человеку, которые превосходят его и которые им не созданы.

В этом пункте Кант действует решительно, так сказать, defaзonrenversante17.

Для него критерий моральности прилагается не к тому, что мы делаем, а к тому, как мы это делаем. Вовсе не результат поступка принимается во внимание. Ведь в противном случае, самый отъявленный разбойник, делающий благотворительные пожертвования церковному приходу, мог бы быть уверенным, что он прямиком отправится в рай. Нет, то, что составляет моральность поступка, — это чистота намерений и честность воли. Качества, оценку которых, нужно признаться, довольно трудно произвести извне. Однако же это единственный критерий, который позволяет избегнуть морали в стиле бульварной прессы — то есть, набора каждый день меняющихся советов и меню, в которых нам дают рецепты счастья. Поэтому для Канта вопрос звучит не “Как мне стать счастливым?”, а “Как мне стать достойным счастья?”

В первой формулировке речь идет о разрыве между нашим состоянием и высшим блаженством. Мудрость состоит здесь в том, чтобы уменьшить этот разрыв — как взбираются на гору, чтобы приблизиться к ее вершине. В формулировке Канта речь, напротив, идет о разрыве между собственной самостью и той идеей, которую человек составляет об этой самости. Речь идет о достоинстве. Человек возлагает на себя закон сам — этот закон не нисходит с небес. Человек Канта сам направляет собственную совесть, он не нуждается ни в отце-исповеднике, ни в гуру. Вы помните, что Кант восхищался Руссо, для которого совесть — это источник морали, “бессмертный божественный инстинкт и голос Небес”. Таково и кантовское воззрение. Прислушаемся же к нашей совести! Это голос долга.

Что обеспечивает возможность подчинения этому голосу? В повседневной жизни приходится изобретать некоторые уловки. Примером может послужить ужасное обязательство: вставать и работать каждое утро... Разрешение задачи зовется Лампе. И вот, каждое утро, в без пяти пять, Кант слышал, как громкий голос его слуги Лампе заполнял пространство обращением: “Пора!” — голос долга, приходящий извне и имеющий дисциплинарный акцент (Лампе был отставным солдатом, принимавшим участие в Семилетней войне). Это давало Канту возможность следовать тому, что он написал в своей “Критике способности суждения”: “Ибо там, где выступает нравственный закон, объективно нет свободного выбора в отношении того, что нужно делать” 18.

У этой теории есть то преимущество, что она может обосновать моральное долженствование даже без веры в Бога. Она объединяет в одном и том же стремлении верующего и агностика. Чтобы чествовать добродетель нет нужды ни в какой теологии. Кантианская мораль дает возможность основать систему, которая столь же могущественна, что и религиозная крепость, но не обладает недостатками клерикализма. Она устанавливает универсальные принципы. На этом основании Кант и почитается у меня дома во Франции, как в Университете, так и в Республике. Его мораль обращается к человеку как таковому, и нам это нравится.

А что же женщины?

Это не шутка. Как быть с разнообразием людей? Канта интересует человечество во всем его многообразии, со всеми его подразделениями: мужчины и женщины, душевно здоровые и душевно больные, дикие и цивилизованные.

Возьмем, к примеру, последнее из названых подразделений. Кант знает дикарей. Точнее говоря, он слышал о них. Его лекции по географии, представляющие собой компиляции сведений, которые он черпал из газет и отчетов о путешествиях, — полны поразительных замечаний. Вот лишь некоторые отрывочные выписки, которые я выборочно сделал с его страниц: “Одна нация в Америке вдавливает своим детям голову до плеч, так что кажется, будто они не имеют шеи.[...] Их [готтентотов из мыса Доброй надежды] грубость превосходит всё. Запах этих людей доносится уже издалека. Своих новорожденных детей они сами обильно мажут коровьим навозом и так укладывают их на солнце. [...] Родители [у эскимосов], когда они становятся старыми, устраивают званый обед и велят своим детям себя задушить, однако же никогда не умирают от своих собственных рук”. Итак, даже в этих широтах стоит доносить голос долга!

Что касается подразделения на душевно здоровых и душевно больных, то тут он припас кое-какой сюрприз, ибо позже мы увидим, что себя самого Кант вообще-то причисляет не к первой, а, скорее, к последней категории, как ипохондрика и меланхолика.

И, наконец, подразделение мужчина/женщина. У нас перед глазами словно проходит хромающее человечество. По дороге цивилизации и культуры оба пола маршируют не в ногу. Чтобы убедиться в этом, нужно оставить в стороне три строгие “Критики”, и обратиться к менее значительным и менее авторитетным работам, взять, к примеру, “Антропологию с прагматической точки зрения” или “Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного”, не забывая про “Замечания” к “Наблюдениям”. Тут мы читаем о женщинах следующее:

“Женщине, у которой, как у г-жи Дасье, голова полна греческой премудрости или которая подобно маркизе Шатле ведет ученый спор о механике, не хватает для этого только бороды”.