Блюма Зейгарник - Хрестоматия по патопсихологии

Если суждения у Маши существуют в таком ограниченном количестве, то тем более ограничено количество умозаключений, силлогизмов. За исключением очень немногих случаев вроде вышеупомянутого, когда Маша сказала мне: «Пусти, батюшка», что произвело на меня впечатление результата умозаключения, я почти не видал в деятельности Маши признаков действительного умозаключения. Если у нее и приходится наблюдать как бы целесообразные действия, которые у нормальных людей обусловливаются умозаключением, то всегда есть какие-нибудь признаки, по которым можно убедиться, что у Маши эти действия не целесообразны, а автоматичны и обусловливаются лишь воспроизведением виденных ею целесообразных действий других людей. Даже при старательном напряжении ее внимания почти не удается получить признаков, указывающих на действительное существование умозаключения. Только во время аффектов умственная деятельность как будто повышается, и слова ее, а также и действия более соответствуют обстоятельствам.

В связи со слабым развитием процесса суждения находится и то, что у Маши замечается полное отсутствие тех сложных представлений, в которых связующим цементом должен быть «смысл», «причинная зависимость» и «целесообразность», т. е. понятий. Если у нее и бывают суждения, которые у нормальных людей дают основание для развития понятий, то суждения эти слишком мимолетны и редки; они не хранятся в психике и потому скользят мимо нее бесследно, не оставляя прочных следов в виде понятий; притом, как сказано, и эти суждения бывают лишь при искусственном возбуждении активного внимания Маши, а при обычном течении ее душевной жизни их совсем нет. У нее нет поэтому и возможности образоваться новым представлениям из запаса хранящихся в ее психике представлений без влияния внешних стимулов. Отсюда - отсутствие сообразительности, так как то, что в действиях Маши может быть объяснено хотя бы ничтожным запасом сообразительности, почти всегда можно толковать и как результат подражания и воспроизведения по памяти примеров действий людей, бывших в таком же положении. В связи с этим недостатком сообразительности, умозаключений и понятий находится, конечно, и крайняя бедность содержания умственной жизни Маши. Все то, что составляет содержание умственной жизни человека, даже крайне глупого, у Маши отсутствует; никаких самых простых, обиходных понятий у нее нет.

Переходя к описанию явлений, относящихся к области душевного чувства, прежде всего следует отметить, что душевные чувства у Маши вообще очень примитивны. Несомненно, что она может испытывать чувство удовольствия и неудовольствия, но трудно определить, обусловливаются ли у нее различные чувствования какими-нибудь внешними впечатлениями или почти исключительно ощущениями, связанными с процессами органической жизни. Что она испытывает иногда удовольствие и неудовольствие от внешних впечатлений, доказывается тем, что она, например, радуется при игре с подаренным ей красным яйцом, с видом удовольствия ест сладкое и, наоборот, часто проявляет все признаки неудовольствия, когда ей приходится надевать старое, полинявшее платье. Чаще всего, однако, как удовольствие, так и неудовольствие не определяются у нее внешним мотивом; особенно это относится к чувству неудовольствия. Такие впечатления, как укол в руку, вкус горечи и т. п., чаще всего не вызывают в ней никакого неудовольствия; это чувство чаще всего бывает у нее совершенно без внешнего повода, и хотя изливается на какой-нибудь внешний предмет или на саму себя, то вовсе не потому, чтобы этот предмет был действительно причиной ее неудовольствия.

Неудовольствие выражается у Маши в угрюмости лица, в ворчливости, в удалении от людей, в отмахивании, в бросании предметов, разрушении их, в стремлении раздеться, в колотушках самой себе и очень редко в колотушках другим людям, и то исключительно тем, которые в это время стараются надеть на нее платье или делают что-нибудь подобное. Самостоятельно на людей она не набрасывается, в чем, пожалуй, тоже можно видеть недостаток активности. При сильном гневе у Маши раздуваются ноздри, она крайне сердито бормочет или нечеловечески взвизгивает и начинает кусать себе руку и царапать лицо, иногда до крови. Обыкновенно такой взрыв гнева бывает непродолжительно; его можно прекратить, отвлекши внимание Маши какой-нибудь картинкой, яблоком, надевши на нее новое платье и т. п.

Чувство удовольствия выражается у нее в веселой мимике и в жестикуляции, в наклонности бежать к людям, в пении и смехе. Так как у Маши преобладает приятное настроение, то наклонность ее к смеху очень велика. Смех является и самостоятельно, и по подражанию. Он поражает утрировкой; Маша всегда, когда смеется, заливается смехом; простой улыбки у нее нельзя заметить. Притом в манере смеяться видна черта неосмысленности, так что по характеру ее смеха невероятно, чтобы он был реакцией на какую-нибудь смешную идею; это простой автоматический акт, свидетельствующий лишь - и то не всегда - о повышенном самочувствии.

Настроение Маши большей частью ровное, веселое: она смотрит на все довольно благодушно и, как сказано, часто хохочет. Иной раз, правда, настроение ее несколько хуже, и она не так много смеется, чаще произносит слова укоризны с соответствующей мимикой, напоминающей брюзжащую и делающую внушительное наставление женщину. Иной же раз настроение ее становится совсем дурным, и она приходит в гневное раздражение. В это время она как будто бранится с кем-то, говорит бранные, иногда неприличные слова, бросает стулья, колотит их, колотит себя, снимает и бросает свое платье, иногда плачет. В некоторых случаях переход в гневное настроение является у Маши без всякого заметного повода, иногда же по поводу того, что ей не дают надевать какого-нибудь нравящегося ей платья или новых ботинок.

Обращаясь теперь к другим сторонам эмоциональной сферы Маши, я должен прежде всего отметить, что Маша вообще представляет из себя существо очень добродушное, милое, возбуждающее общую симпатию. Каких-либо злых проявлений у нее нет. Хотя нельзя сказать, чтобы она очень стремилась к обществу, но все-таки, когда она видит людей, входящих в отделение, она чаще направляется к ним, чем бежит от них. Впрочем, она не имеет привычки постоянно находиться рядом с другими людьми. В саду она большей частью ходит одна, совершенно бесцельно, иногда поднимая и бросая сучья, листья, снимая и надевая платок и т. п. Если ее позвать и усадить, она подойдет и сядет как будто с удовольствием, но скоро опять пойдет продолжать свою бесцельную ходьбу.

Беззаботность у нее полнейшая, предусмотрительности нет и следа. О лживости или хитрости нет и речи. Чувства справедливости в истинном смысле этого слова нет. Но говоря об этом, я не могу не отметить, что в ее действиях тяготение к тому, что по обычной человеческой мерке относится к хорошему, гораздо более заметно, чем тяготение к дурному. Чем это обусловливается, трудно сказать. Может быть, тем, что Маша восприимчива к интонации, с которой с нею разговаривают, и благодаря тому, что мимикой и интонацией ей можно внушить, хотя не надолго, приятное настроение или вызвать несколько неприятное, этим пользовались для приучения ее к необходимым хорошим действиям. Вероятно, от постепенного накопления следов у нее и развились некоторые императивы и общее, хотя и смутное, чувствование того, что следует делать и чего не следует. Благодаря этому, ее и удалось приучить к чистоплотности, и эта привычка уже сделалась ее потребностью. Конечно, этого нельзя назвать сознательным чувством долга в смысле чувствования, связанного с сознанием своих обязанностей; у Маши сознания обязанностей нет; признаков, напоминающих упреки совести, у нее незаметно. Но если и нет сознания обязанностей, то все-таки потребность выполнения некоторых определенных действий у нее заметна. Это можно видеть уже из того, что Маша исполняет некоторые приказания: если сказать ей «позови», она побежит, если сказать «отдай» - отдаст.

Что касается до способности подавления дурных побуждений, то вообще нужно сказать, что дурных побуждений у Маши немного; поступки ее в большинстве случаев нельзя назвать дурными или хорошими - они безразличны; они суть проявления подвижности, ни на что не направленной. Некоторые из этих поступков могут быть механически неудобны для окружающих, например, беготня, перестановка стульев и т. п., и в таком случае Маша под влиянием приказания может их прекратить: она сядет и может сидеть долго, покуда ей приказывают. Таким образом, способность прекращать те или другие действия у нее существует, но, конечно, это происходит не из сознания того, что ее действие дурно или кому-либо мешает; такого сознания у нее, по-видимому, совсем нет. Как сказано, управлять Машей можно приказанием и внушением ей того или другого чувствования интонацией и мимикой; это почти всегда на нее действует (за исключением тех случаев, когда Маша разгневана). Этим только достигается дисциплина Маши, а не причинением ей боли. Хотя мне не случалось видеть, чтобы Машу отучали от чего-нибудь причинением ей боли, но я не думаю, чтоб этот способ вообще мог быть для нее пригоден, так как она мало помнит неприятности и совсем не боится ударов. Во всяком случае, какой-либо надобности в этом средстве для дисциплины Маши и не чувствовалось, потому что все, чего у нее удалось достигнуть, достигнуто при помощи повторного внушения, путем интонации и мимики, то одобрительной, то запретительной. Но, конечно, для допущения влияния этого внушения нужно признать хотя бы и туманно чувствование, что есть что-то, что должно делать и чего - не должно. Но если это и так, если и верно, что у Маши, может быть, существует какое-то туманное чувствование того, что должно и чего не должно, следует признать, что это чувствование у нее очень смутно и не может быть дифференцировано в какие-нибудь отдельные чувствования, как стыд, чувство собственности и тому подобные. Стыдливости у нее совсем нет, хотя у нее путем обучения удалось развить привычку к аккуратности в одежде, но это не обусловливается стыдливостью. Нередко случается, что Маша, приводя в порядок спустившийся чулок, при публике поднимает платье далеко выше, чем следует, и хотя на замечание, что «так стыдно», повторяет «стыдно матушка», но действия ее совершенно не соответствуют ее словам.