Гарольд Гринвальд - Знаменитые случаи из практики психоанализа

Когда она покидала дом, на лестнице ей встретились двое мужчин, о чем-то друг с другом шептавшиеся. Один из них держал нечто завернутое, выглядевшее, как маленький ящик. Она была очень возбуждена встречей, и по пути домой у нее сами собой сложились некоторые мысли: ящик вполне мог быть камерой, а человек — фотографом, который скрывался за занавеской, когда она была в комнате; щелканье в этом случае было вызвано затвором; и значит, снимок был сделан тогда, когда она была в наиболее компрометирующем положении, которое и хотели заснять. С этого момента ничто не могло отвести ее подозрения от любовника. Она преследовала его упреками и докучала, требуя объяснений и разуверений, не только при встречах, но и в письмах. Напрасно он пытался уверить ее, что его чувства искренни и что для ее подозрений нет ни малейших оснований. Наконец, она пришла к адвокату, рассказала ему о случившемся и передала письма, написанные подозреваемым по поводу этого происшествия. Позже у меня была возможность взглянуть на некоторые из этих писем. Они произвели на меня благоприятное впечатление и состояли в основном из сожалений о том, что такие прекрасные и нежные отношения должны были быть разрушены этой «злосчастной нездоровой идеей».

Вряд ли мне нужно объяснять, почему я согласен с этим мнением. Однако данный случай вызывает у меня особый интерес не только в плане диагностики. В психоаналитической литературе было выдвинуто мнение о том, что пациенты, страдающие паранойей, борются с интенсификацией своих гомосексуальных наклонностей — факт, указывающий на нарциссический выбор объекта. Эта интерпретация получила дальнейшее развитие: преследователь в сущности есть некто, кого пациент любил в прошлом. Синтез этих двух положений необходимо привел бы нас к заключению, что преследователь должен обладать тем же полом, что и преследуемый. Правда, мы не настаиваем на тезисе о том, что паранойя определяется гомосексуальной склонностью как на имеющем универсальную значимость, не допускающую никаких исключений, но только потому, что мы наблюдали не достаточно большое число таких случаев; однако ввиду определенных соображений этот тезис получает важное значение, только если ему приписывать универсальную приложимость. Разумеется, в психиатрической литературе нет недостатка в случаях, когда пациент воображает себя преследуемым человеком другого пола. Но одно дело читать о таких случаях и другое — войти в личный контакт с ними. Мои собственные наблюдения и анализы, а также наблюдения моих друзей до сих пор без особых трудностей поддерживали связь между паранойей и гомосексуальной склонностью. Но данный случай решительно этому противоречил. Казалось, что девушка стремится защитить себя от любви к мужчине путем трансформации возлюбленного в преследователя: в самом деле, трудно уловить какие-либо следы влияния женщины и борьбы с гомосексуальной привязанностью.

В этих обстоятельствах проще всего было бы отказаться от теории о том, что мания преследования неизменно зависит от наклонности к гомосексуализму и в то же время отказаться от всего, что вытекало из этой теории. Либо теория не права, либо ввиду того, что наши ожидания не оправдались, следует принять сторону адвоката и предположить, что в данном случае речь идет не о паранойе, а о реальном опыте, который был правильно истолкован. Но я увидел другой выход, благодаря которому окончательный вердикт на некоторое время можно было отложить. Мне вспомнилось, что слишком часто неправильное представление о людях, которые физически нездоровы, формировалось только потому, что врач не уделял достаточно внимания их обследованию и, таким образом, не успевал достаточно узнать о них. Поэтому я сказал, что не могу сразу же составить законченное мнение, и попросил пациентку зайти ко мне во второй раз тогда, когда она смогла бы рассказать мне эту историю еще раз более пространно, с различными мелкими деталями, которые могли быть упущены. Пациентка явно не испытывала желания к этому, но мне удалось добиться ее обещания, благодаря влиянию адвоката, который помог мне еще и тем, что сказал, что при следующей встрече в его присутствии нет необходимости.

Рассказ пациентки при втором посещении не обнаружил противоречия с тем, что я услышал в первый раз, но те дополнительные детали, которые в нем содержались, разрешили все сомнения и трудности. Начнем с того, что она посетила молодого человека в его квартире не один раз, а дважды. И именно во второй раз ее потревожил подозрительный шум: в первоначальном изложении она умолчала или забыла упомянуть о своем первом визите, потому что не придавала ему значения. Во время него не случилось ничего, достойного внимания, но этого нельзя сказать о следующем дне. Руководство отделом, где она работала, осуществляла пожилая женщина, которую она описывала следующим образом: «У нее седые волосы, как у моей матери». Эта пожилая начальница явно симпатизировала девушке и выказывала ей свою привязанность, хотя иногда поддразнивала ее; девушка понимала, что она как бы является фавориткой. На следующий день после ее первого визита к молодому человеку он появился на работе и зашел к пожилой даме, чтобы обсудить с ней какой-то деловой вопрос. Они негромко разговаривали, и в какой-то момент пациентка внезапно почувствовала уверенность, что он рассказывает ей о приключении предыдущего дня, и в том, что между ними двумя раньше существовала любовная связь, о которой она не догадывалась. И теперь седовласая пожилая женщина, похожая на ее мать, все знала, а ее слова и поведение в течение дня только подтвердили подозрения пациентки. При первой же возможности она высказала упрек своему любовнику в измене. Разумеется, он энергично протестовал против того, что он назвал бессмысленным обвинением. На некоторое время ему все-таки удалось избавить ее от заблуждения и вселить в нее достаточное к нему доверие, чтобы она снова пришла (полагаю, что это произошло через несколько недель). Остальное мы уже знаем из ее первого рассказа.

Во-первых, эта новая информация устраняет всякие сомнения относительно патологического характера ее подозрения. Легко видеть, что седовласая пожилая начальница стала как бы замещением ее матери, что, несмотря на свою молодость, любовник пациентки занял место ее отца и что именно сила этого комплекса матери заставила пациентку подозревать любовные отношения между этими плохо друг другу подходящими партнерами, какими бы невероятными эти отношения не казались. Более того, это устраняет кажущееся противоречие с нашими основывающимися на психоаналитической теории ожиданиями того, что развитие мании преследования должно определяться непреодолимой гомосексуальной привязанностью. Первоначальным преследователем, т. е. фактором, влияния которого стремится избежать пациентка, здесь опять-таки является не мужчина, а женщина. Начальница знала о любовной связи девушки, порицала ее и обнаруживала свое порицание таинственными намеками. Привязанность пациентки к своему полу препятствовала ее попыткам принять в качестве объекта любви человека противоположного пола. Ее любовь к матери стала средоточием всех тех тенденций, которые, играя роль «совести», становились на пути девушки, пытающейся совершить первый шаг по дороге к нормальному сексуальному удовлетворению — во многих отношениях довольно опасному. Именно благодаря этой любви отношения девушки с мужчинами оказались под угрозой.

Когда мать препятствует сексуальной активности дочери, она выполняет свою нормальную функцию, которая, будучи основанной на могучих бессознательных мотивах, определяется событиями детства и которая получила санкцию общества. И уже дело самой дочери эмансипироваться от этого влияния и решить для себя, исходя из рациональных доводов, в какой степени она может позволить себе сексуальное удовольствие или должна отказаться от него. Если при попытках эмансипироваться она становится жертвой невроза, то следует предположить у нее наличие комплекса матери, который, как правило, трудно преодолим и не поддается контролю с ее стороны. Конфликт между этим комплексом и новым направлением, в котором устремилось либидо, принимает форму того или иного невроза в зависимости от склонностей субъекта. Однако проявление невротической реакции всегда будет определяться не ее актуальным отношением к действительной матери, но ее инфантильным отношением к ее раннему образу матери.

Мы знаем, что наша пациентка много лет не имела отца: мы можем также предположить, что ей вряд ли бы удавалось уклоняться от общения с мужчинами до возраста тридцати лет, если бы у нее не было поддержки со стороны сильной эмоциональной привязанности к матери. Когда же ее либидо обратилось на мужчину в ответ на его настойчивое ухаживание, эта поддержка превратилась в тяжелое ярмо. Девушка попыталась освободить себя от своей гомосексуальной привязанности, и ее наклонности позволили ей сделать это в форме параноической мании. Таким образом, мать превратилась во враждебного и злобного надзирателя и преследователя. С этим можно было бы справиться, если бы комплекс матери не сохранил достаточно силы для того, чтобы выполнять свою цель — удерживать пациентку на расстоянии от мужчин. Как следствие, в конце первой фазы конфликта пациентка отстранилась от своей матери, но в то же время не сумела уйти от нее к мужчине. Не удивительно, что обоих она видела вовлеченными в заговор против нее. Затем энергичные усилия мужчины решительно привлекли ее к нему. Она как бы поборола в сознании сопротивление матери и с готовностью пришла на вторую встречу со своим любовником. В дальнейшем мы не видим повторного появления матери, но можно с уверенностью настаивать на том, что в этой первой фазе любовник превратился в преследователя не непосредственно, но через мать и в силу своих взаимоотношений с матерью, которая играла ведущую роль в первой мании.