Владимир Аршинов - Синергетика как феномен постнеклассической науки

После открытия гештальт-феноменов самоорганизации зрительного поля [112] такие видные представители гештальтпсихологии, как Вертгеймер, Келер, Дункер, уделяли много внимания вопросам творчества, творческой деятельности, психологии творчества, сделав ее предметом экспериментального рассмотрения. Но описание экспериментов было задано их приверженностью к языку внешнего, объективного, бесстрастного наблюдателя. Рассогласование формы языка и того, что с помощью этого языка гештальтисты, открывшие феномен психологической целостности, стремились сообщить научному сообществу, стало одним из оснований либо для неприятия их концепции в целом, либо для ее принятия только в частичном и ограниченном виде.

Далее мы увидим сходный мотив у Дэвида Бома, выдвинувшего целую программу реформы языка в квантовом контексте, поскольку используемый язык классической физики не когерентен квантовому контексту, что, собственно говоря, и есть источник нескончаемых квантовых парадоксов [29, 30, 190, 191, 192].

Разница между личностной и внеличностной позициями у Поляни огромна и принципиальна. Говоря так, я не преувеличиваю. Личностная позиция — это позиция высоко мотивированная, динамичная. Картина познания в личностном измерении вводит в рассмотрение движущие силы познания, идею динамического паттерна, формы, которые, будучи незавершенными, диктуют «пребывающему внутри ученому страстное стремление завершить ее. Но эта картина — не апологетика субъективности. Это картина познания, которая включает в себя как необходимый параметр порядка веру ученого, личностно причастного процессу поиска истины, решения задачи и осознающего в этом качестве ученого свое призвание. Вообще говоря, эта вера, хотя и сходна с религиозной, тем не менее не совпадает с ней.

Поляни подчеркивает, что оставаясь все время в безличностной внешней позиции, будучи слепо приверженным этой позиции как подлинно научной и объективной, мы низводим до уровня субъективности ту когерентную, личностно обусловленную связь, которая символизируется стрелками и фигурными скобками в верхней позиции.

Конечно, если быть последовательным, то говорить о внеличностной позиции в науке как о символе акта отречения ученого от самого себя, мы можем только в историческом контексте. Ясно, что акт отречения есть одновременно и акт приверженности чему-то в пользу чего-то, что может однако и не осознаваться.

Между обеими позициями, внешней и внутренней, должна быть установлена связь, понимаемая как некий диалоговый процесс, коммуникация, согласие. Поляни не отрицает в принципе необходимость внешней позиции. Он лишь настаивает на необходимости ее включения в общие рамки сети взаимосвязанных гештальтов личностного знания.

Внешняя позиция призвана иметь смысл именно как личностно ориентированная позиция, как коммуникативная возможность актуализации сомнения, акта его реализации. Но это личностный акт, удовлетворяющий потребность в сомнении, акт, обеспечивающий открытость первой позиции, ее недогматичность, гибкость, открытость выбору будущего. Сомнение служит целям разотождествления некритической приверженности той или иной конкретной всеобщности. Сомнение может быть представлено как акт перехода от первого ряда элементов ко второму [120].

Инструментом сомнения может быть рефлексия. Тогда позиция второго ряда — это позиция рефлексирующей личности. Это тоже личностная позиция, позиция Декарта, позиция всеобщности сомнения. Но она будет оставаться личностной в той мере, в какой она сохраняет связь с первой — фидуциарной позицией веры, доверия к себе и миру, своему собственному бытию в мире. Первая позиция — это, вообще говоря, позиция личностно переживаемая как личностный кризис, как сбой коммуникации, кризис идентичности, иногда достигающий патологического чувства утраты собственного «я».

Выход на критическую рефлексивную позицию для ученого имеет смысл, если, пережив сомнения, обретя опыт переживания их, он может вновь вернуться в ситуацию, изображаемую первым рядом взаимосвязанных элементов. «Однако это возвращение может оказаться невозможным, если лицо, пытающееся его совершить, осознает, что таково рода движение включает в себя акт собственного личностного суждения, и вследствии этого будет считать такой переход неоправданным именно по причине его личностного характера.»

Здесь концепция личностного знания, в том виде как она представлена Поляни в структуре «коммитмента» — пленения аттрактором, целью, жаждой идеального всеобщего, жаждой, имеющей глубокие биологические корни в эволюционном процессе, а может быть в самой большой истории Вселенной, имеет далеко не тривиальное, имеющее глубокий смысл пересечение с современными психотерапевтическими моделями.

Контуры этого пересечения обнаруживаются под углами разных концептуальных перспектив и подходов. Один подход персонифицирован в личности Фрица Перлза — основателя гештальт-терапии. Но об этом чуть позже. Надо еще немного продолжить тему Поляни. Точнее, ее психотерапевтическую вариацию. А еще точнее — тему психического здоровья личности ученого, пребывающего на некоторых этапах своего пути в науке в состоянии страстной одержимости, граничащей с безумием. Или в состоянии глубокого сомнения, граничащего с доходящей до отчаяния депрессией, одним из итогов которой может быть самоубийство.И действительно, в науке тому немало примеров.

Во всяком случае, рефлектирующая личность может попасть в ловушку коммуникативного хаоса в своих упорных попытках найти вне себя «объективные основания» для своей собственной онтологической устойчивости. Эта ловушка «странного аттрактора» грозит всякому, кто рискует «в одиночку» вернуться на первую позицию личностного знания как знания внутренне самосогласованного со своими собственными предпосылками, скрепленными актом веры себе на всем пути познания. Как говорил Витгенштейн, единственое знание, которое нам действительно нужно — это знание о том, как идти дальше.

Рефлектирующей личности грозит невроз, серьезный экзистенциальный кризис, поскольку «ей остается иметь дело лишь с фрагментами ее предшествующих обязательств», привязанностей, субличностями, между которыми нет внутренней коммуникации, когерентности, «которые как таковые больше не нуждаются друг в друге». «Рефлектирующая личность попадает в ловушку неразрешимого конфликта между требованиями безличностности, которое отказывает в доверии всякой личностной самоотдаче (осознаваемой привязанности) и жаждой душевного равновесия, которое побуждает ее к восстановлению своих привязанностей. Юм чрезвычайно искренне описал обусловленное этой ситуацией колебание между скептицизмом, которому, как считается, недостает убежденности, и той убежденностью, которая отваживается на познание, не сознавая своих собственных действий, и которой можно придерживаться, лишь пренебрегая результатами философской рефлексии.»

Здесь, оказавшись в ситуации коммуникативного хаоса, порожденного ничем не ограниченной критической рефлексией как автодиалогом, изначальной интенцией которого было стремление к свободе, «самораскрепощению», выходу из плена догматизма стереотипов, рутинных действий, из плена «языковой тюрьмы» [121] (Поппер), мы на время расстанемся с Поляни, этим великим, еще не до конца оцененным мыслителем и философом науки, личностью, страстно веривший в величие науки как грандиозного и артикулированного воплощения человеческого духа.

Страсть к сомнению, критицизму и самокритицизму, не будучи ограниченной верой, превращается в орудие разрушения, а не освобождения личности. Беспристрастное сомнение возможно лишь тогда, когда оно высказывается в отношении утверждений, лежащих всецело вне сфер компетентных интересов ученого. Стоит ли говорить, что «посткритическая философия» Поляни — его книга имеет характерный подзаголовок «На пути к посткритической философии» — во многих отношениях противостоит критическому рационализму Поппера. Хотя по крайней мере в одном оба мыслителя сходны: и тот и другой достаточно широко используют в своих построениях принципы биологической эволюции. Вот только модели эволюции у них разные. Напомним, что по признанию самого Поляни, его философия науки во многом опирается на открытия гештальтпсихологов. И прежде всего, на принцип динамической целостности гештальта, рассматривая этот принцип как основополагающий принцип теории познания, которая включает в себя онтологию телесно воплощенного разума.

Теперь я попытаюсь подойти к интересующим меня вопросам постнеклассической междисциплинарности, феномену синергетики как Х-науки, с несколько иных позиций, а именно: философии современной медицины, но не вообще медицины — медицины психосоматической, а также практик современной психотерапии. Но исходить я буду все из тех же открытий гештальтпсихологии. Надо заметить, что в момент своего становления гештальтпсихология осознавала себя в качестве некоей «срединной методологии» в разгоревшимся в начале века споре механицизма и витализма. В контексте такого же «срединного осознавания», нахождения третьего пути, выдвигал свой первоначальный проект общей теории систем Людвиг фон Берталанфи [188, 189]. Но меня будет интересовать школа психотерапии, известная под названием гештальт-терапии. Эта школа неразрывно связана с именем Фрица Перлза, связана именно личностно, а потому последующий текст — это представление личностного знания, знания, персонифицированного в личности Перлза, знания, которое обитает в той же ситуации вовлеченности, неотстраненности, пристрастности, о которой схематично говорилось выше.